всего я жалею о потерпевшем томике стихов, который и берег и пронес через многие годы) кое-что могло у тебя сохраниться.

Книга стихов Максима Рыльского, лауреата Сталинской премии, а именно том 1 «Лирика» попала мне случайно, и я было не обратил на нее внимания. Но, раскрыв, был приятно изумлен. Помнишь ли ты рижский художественный музей, со стен которого на нас глядели Левитан, Серов, Поленов, а на самом деле это были латышские подражатели знаменитых русских мастеров. Так вот, со страниц «Лирики» Рыльского глядит Александр Блок, Лев Гумилев, Осип Мандельштам и др. При этом Рыльский не только подражатель, но и продолжатель их художественного метода. Впрочем, вот и примеры <…>260.

Все это примеры чистой лирики, очень родственной Блоку, а вот и другие образы, немного тяготеющие к «Скифам» <…>261.

А вот гумилевские мотивы <…>262.

Хорошо передает Рыльский всякому человеку знакомое чувство влечения к природе. И. Ерошин любил бетховенские, кажется, слова: пойди в природу и исцели свой дух. Рыльский пишет <…>263.

Поэту дано было чувствовать безоблачную радость бытия <…>264.

А вот и древность, которой большую благодарную дань отдал Осип Мандельштам265 <…>266.

Ну и еще одно в заключение <…>267.

Перевел еще, но дошлю как-нибудь в другой раз. Скажу тебе, родная, что когда я читал и переводил эти стихи, то думал, что волновавшее и теснившее меня чувство, доступный…268

1951

№ 400. А. И. Клибанов – М. Н. Горлиной

2.III.51 г.

После новогоднего письма Коиньки никаких не имею от вас известий, родные. Почти ко всему привыкаешь, но как с беспокойством ужиться? Раньше все бегал на почту – торопил время, а теперь перестал – прячусь от самого себя. Это, конечно, не упрек, а потребность немного облегчить ношу. Стараюсь читать. Из прочитанного за эту зиму глубже всего пережил «Обрыв» Гончарова. Я почувствовал симфоничность этого произведения и особенно величие разрешающего его финала. Это уже не Тургенев. Это почти Толстой. Последняя из прочитанных книг (сейчас перечитываю второй раз за последние два года Пришвина) – «Сестры» Алексея Толстого. И вот вспоминается вечер в просторной, новой, еще не обжитой комнате. Мы расположились прямо на полу и раскладываем старые домашние фотографии. На одной из них Даша в глухо застегнутом платье, юная, сдержанная, целомудренная. Да, едва ли не целая жизнь легла между Дашей, которая сейчас вместе с нами склонилась над фотографиями, и этим ее образом, уже далеким. Но в эту минуту протянулась живая нить между прошлым и настоящим. Я подсмотрел глубокие доверчивые серо-голубые глаза. Не такими ли видел их Телегин? А когда дочитал до березки – совсем заволновался. Не донесли они своей березки. А наша белая ветка, что она?

После «Сестер» дальше читать не хотелось… Слушаю часто по радио сводки погоды. В феврале стояли и у вас морозы. Думал и представлял тебя в эти холодные вечера. Знаешь что? В этот момент все радостное, что я испытал в науке, я отдал бы за счастье наколоть дров и протопить печку в твоей комнате.

Что сказать о себе? Самочувствие остается прежним. Приходит на ум Мицкевич с его «Крымскими сонетами»:

«Сказав молитву, брось поводья. Положиться

Тут надо на коня»…

Это, может быть, верно для целой жизненной полосы.

Неразлучно с вами, Саня.

Получила ли письмо от Нилы? Ответила ли? или Наташи.

№ 401. А. И. Клибанов – М. Н. Горлиной

18.IV.51 г.

Родные! Немного успокоился, получив Манюшино письмо.

Мне, конечно, грустно, что не пришли вовремя мои поздравления ко дню ее рождения. Я писал в надежде, что в день ее праздника мое письмо будет с ней. Ничего не поделаешь. Я не сомневался, что друзья будут с тобой, Манек, поздравят тебя сердечно и рад, что среди их приветствий было и Нилочкино. Ответили ли вы ей? Она более исправна в переписке, чем, например, Сонечка, и уже по одному этому заслуживает ответного внимания.

В редких строчках, которые доходят до меня от Коиньки, я часто читаю жалобы на трудности в подборе темы письма. Я и сам этим страдаю, если иметь в виду, так сказать, летопись жизни. Но, как помнится мне, мы сходились с Коинькой в отношении к импрессионизму. Меня интересуют ее настроения, думаю, что они-то и являются важнейшими фактами жизни и становятся вехами в ней. Я, может быть, неточно выразился или неполно. Дело не в одних настроениях, но и в ощущениях, в чувстве цвета и колорита. Вот все это по отношению к душевной жизни может служить темой и много скажет. Невольно оно так и получается. В Коинькиных строчках преобладают безнадежно рембрандтовские тона. Я это понимаю, почти оправдываю, но ревную к Рембрандту Пушкина. Мы выросли на Пушкине, я говорю о нас с тобой, Коинька, мы были с ним неразлучны, он формировал нас эстетически и этически – останемся с ним. Когда я так говорю, я имею в виду главный мотив и главную черту пушкинской поэзии, как они были определены Белинским, а именно: грусть как основной мотив поэзии Пушкина и бодрый мощный выход из нее в ощущение собственной силы, как ее самую характерную черту. Родная моя, ты же хорошо знаешь чистоту и силу своего характера – я ему удивляюсь и преклоняюсь перед ним.

Постарайся же пересилить в себе Рембрандта ради Пушкина.

Чем я живу? Миром дорогих образов.

Я готовлю тебе маленький литературный подарок ко дню твоего рождения. Дело идет медленно. Бывают дни, когда омертвевает перо. Но и в лучшие дни, когда оно оживает, удается написать какой-нибудь десяток строк. Мне теперь уже немного осталось, чтобы закончить. Как бы хотелось, чтобы ты получила его к своему дню —

Узнай, по крайней мере, звуки

Бывало милые тебе —

И думай, что во дни разлуки,

В моей изменчивой судьбе,

Твоя печальная пустыня,

Последний звук твоих речей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь душе моей.

Опять Пушкин!

Мне хочется, чтобы ты перечитала у Толстого в «Детстве, отрочестве, юности» письмо матери Толстого мужу. Это было предсмертное письмо его матери, и я только потому напоминаю тебе о нем, что как ни остра выразившаяся в нем смертная тоска, она побеждается бессмертной любовью. Я не встречал ни в литературе, ни в жизни такого торжества, такого