вместе с ней. Впрочем, и это нарушалось – из крепостных набирали дворовых, слуг, отрывая от родных деревень. А их можно было отдать в наем, подарить, продать. Нигде не регламентировались обязанности крепостных, не ограничивались телесные наказания. Хозяева только не имели прав лишать их жизни. Однако даже такие преступления при Елизавете откупались взятками, что и сделало возможным бесчинства маньячки Салтычихи.

А владельцы предприятий или их управляющие старались сорвать дополнительный навар на рабочих. Обсчитывали, штрафовали, обязывали покупать продукты в собственных лавках, вычитая втридорога. В результате только на Урале мятежи и беспорядки отмечались на 54 заводах. Доходило и до серьезных столкновений. Под Малоярославцем взбунтовались 860 работников полотняной и бумажной фабрики Гончарова. Прибыла воинская команда с пушкой, офицер потребовал успокоиться. Но толпа ринулась на солдат, обратив их в бегство, пушку захватила. Для подавления мятежа понадобилось 3 полка.

Бунты случались и по деревням. Другие крестьяне убегали, собирались в шайки разбойников. В Севском уезде их насчитывали 3 тыс., у них имелось 6 пушек. В боях правительственные войска потеряли 27 убитых. Но разбойничали и дворяне. Новгородская помещица Дирина устроила разборку с соседом, поручиком Мусиным-Пушкиным, с вооруженной бандой погромила его деревню, 2 человека были убиты. Брянский дворянин Зиновьев хватал на Смоленской дороге купцов, держал на цепи, требуя выкуп. По жалобам началось следствие. Но местные власти покрывали Зиновьева, обвинили самих жалобщиков. На них посыпались нападения, купцы подняли своих людей, и дошло до жестоких схваток. Офицеры усмирять беспорядки отказывались: сторонники Зиновьева были вооружены и угрожали им расправой.

Покровительство властей преступникам вообще стало обычным явлением. Возле Верхнего Ломова на ярмарке орудовала банда. Начальство на нее не реагировало. Приказчик дворянина Семенова сам собрал отряд, 12 разбойников перебили, главаря Топкина с награбленными деньгами сдали воеводе. Но с удивлением узнали, что его содержали «как приличного» и вскоре он очутился на свободе. По Москве и другим городам участились пожары. Заподозрили, что действуют поджигатели, пограбить во время бедствия. В Коломне злодеев поймали, выдали воеводе – и их благополучно отпустили. А в Москве разгулявшейся преступностью занялась Тайная канцелярия и обнаружила, что Сыскной приказ «крышует» группировку бандита Ваньки Каина. Но если с Тайной канцелярией спорить было трудно, то в провинции местные «царьки» враждовали в полицией (столичного подчинения). Видели в них соглядатаев (или конкурентов). В Симбирске воевода Колударов начал войну с полицмейстером, приказал избивать и сажать в тюрьму его служащих. В Коломне воевода Орлов прискакал верхом к полицейской конторе, палил по ней из пистолетов…

А между тем при Елизавете законы значительно смягчили. Причем сделано это было по инициативе самого шефа Тайной канцелярии Александра Шувалова. Из перечня преступлений об «оскорблении величества» упразднили ряд пунктов, действовавших в прошлые времена. Например, если кто-то не снял шапку или иным образом недостойно себя вел при чтении царского указа. Или без уважительной причины не явился в церковь на торжественные даты царской семьи, отказался выпить за здоровье монарха [89, с. 61–68]. Были отменены пытки для женщин и лиц младше 17 лет, а также при расследовании мошенничества, крестьянских бунтов. Для женщин отменили и клеймение, вырывание ноздрей (эти меры позволяли распознать беглых рецидивистов, однако Елизавета рассудила, что из Сибири женщинам бежать слишком далеко). Смертная казнь существовала, но не применялась. После приговора представлялся доклад императрице, и она миловала осужденных. Хотя преступность-то очень выросла, и к 1753 г. в тюрьмах накопилось 3.579 приговоренных к смерти, годами ожидавших царской резолюции с помилованием.

И если беспредел творился даже в центральных уездах, то на глухих окраинах он откровенно зашкаливал. На Дону утвердилась «династия» атаманов Ефремовых – имея мощных покровителей в столице, они передавали свой пост по наследству, от отца к сыну. Ефремовы и их подручные распоряжались бесконтрольно. Захватывали войсковые и станичные земли, тратили на личные нужды войсковую казну. Принимали беглых крепостных, превращая в собственных. Но и рядовых казаков разоряли поборами, заставляли работать на себя. Завели личные отряды, громившие и избивавшие недовольных. Зато когда Степан Ефремов играл свадьбу, весь Черкасск гулял неделю и не мог съесть и выпить наготовленного [90].

На Яике казачье начальство присваивало жалованье рядовых, само вводило новые налоги на ловлю и продажу рыбы. Простые казаки составляли петиции о том, что творится, посылали делегатов в Петербург. Оттуда приезжали чиновники с проверками. Но за взятки все кончалось бедой для авторов жалоб. А в Поволжье и на Урале положение усугублялось «перегибами» по обращению иноверцев в православие. Фактически вся Россия скатывалась к порогу жесточайшего восстания. И кое-где накопившееся напряжение начало прорываться. В Башкирии толчком послужило введение соляной монополии. Для жителей отменили прежний налог, «ясак», а вместо этого запретили самим добывать соль, предписав покупать ее у казны. Но при этом реальная сумма податей подскочила в 5–6 раз.

Весной 1755 г. мулла Габдулла Галиев призвал к «священной войне». Полыхнуло широко и мощно. Повстанцы осаждали крепости Самарско-Оренбургской линии, жгли и вырезали русские селения, заводы, в том числе принадлежавший Александру Шувалову. Посланный на выручку отряд капитана Шопского был окружен в ущелье и истреблен. Губернатор Неплюев бросил на подавление все, что у него было, – 3 пехотных полка, тысячу яицких казаков, тысячу донских и тысячу калмыков. Бил тревогу в правительстве, что ситуация крайне опасная, требовал подкреплений. Ему направили еще 8 полков, 2 тыс. донских казаков. Командование принял Иван Салтыков. Мятежную область окружали, начали на нее наступление. Но Неплюев объявил и прощение всем сдающимся, и часть башкир стала складывать оружие, а то и переходить на сторону правительства.

А Елизавета 26 сентября издала манифест к татарам и другим народам Поволжья и Урала. Призвала на помощь, за это отдавала участникам операции все их трофеи и пленных. Она отменила и свои прежние указы, ущемлявшие ислам, было снова разрешено строительство мечетей (как раз тогда удалили и воинствующего архиепископа Луку (Конашевича)). Мусульмане это оценили, присоединились к войскам императрицы [91]. Повстанцев громили, они сдавались. Около 50 тыс. ушло к казахам, но те портить отношений с русскими не спешили. Одних выдали обратно, других оставили у себя в услужении. Галиев попал в плен, был приговорен к плетям, вырыванию ноздрей и пожизненному заключению. Но караульный неосмотрительно забыл у него в камере топор – он убил 4 солдат и сам погиб.

Башкирское восстание не случайно было воспринято властями как чрезвычайная угроза. Если бы оно перекинулось на соседние области (а недовольных хватало везде), то последствия могли стать непредсказуемыми. Особенно если учесть, что боевые качества армии оставляли желать много лучшего. В 1755 г. в связи с напряженной международной обстановкой Коллегия иностранных дел запросила военное ведомство, «сколько ныне регулярных и