то она все равно как бы умерла. Но канцлер отказался признать его брак при живой жене. А Елизавете так доложил, что она страшно негодовала. Разразился и международный скандал, российский посол в Вене получался двоеженцем. Но вмешался фаворит, настроил государыню оправдать Михаила. Она признала брак с Гаугвиц законным, и брата тоже подключили к интригам против Бестужева.

В противовес его политике Иван Шувалов с Воронцовым начали забрасывать удочки для сближения с Францией. Дипломатические отношения с ней были разорваны, поэтому курьером стал французский купец Мишель, родившийся в России. Он ездил по торговым делам между Петербургом и Парижем, там через купцов и банкиров передавал весточки французским должностным лицам. Осенью 1752 г. во Франции побывал на отдыхе церемониймейстер Елизаветы граф Санти – опять с неофициальными поручениями от Воронцова. От Бестужева эти связи скрывались. Его вообще принялись обходить, «забывали» прислать приглашения на праздники от лица Елизаветы. Канцлер переживал, стал сильнее выпивать. Доклады государыне представлял не сам, а через оставшихся друзей в ее окружении.

Таким образом, правительство разделилось на две противоборствующие партии. А третья кучковалась вокруг наследника, почитателя Пруссии и Фридриха. Хотя от него возможных сторонников отталкивало его отношение к России. Не желая понять ее, он сам внушил себе самооправдание, демонстративно высмеивая и охаивая все русское – веру, гвардию, народ. Узнав, что его дядя стал шведским королем, сокрушался: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа». Это слышали придворные, солдаты, слуги. Рассказывали другим. Прусский посол прозорливо доносил Фридриху: «Русский народ так ненавидит великого князя, что он рискует лишиться короны даже и в том случае, если б она естественно перешла к нему по смерти императрицы» [83, с. 390].

Елизавета, узнавая о выходках племянника, устраивала ему нагоняи. А он с детских лет, с палки Брюммера, отчаянно трусил, когда его ругают. Лгал и изворачивался, но наивно и неумело, еще больше раздражая императрицу. От Петра удаляли близких ему слуг, участников его забав. Он озлоблялся. Оттягивался летом в Ораниенбауме со своими голштинцами – в разводах караулов, посиделках за пивом и водкой. Ночью вваливался в спальню, будил жену пьяной болтовней. Хвастался «победами» над дамами – придуманными под сильным градусом, поскольку с женщинами у него ничего не получалось. В столичном дворце Петр скрашивал скуку, дрессируя собак. Пиликал на скрипке, доводя супругу до исступления (это может оценить каждый, у кого за стеной живет начинающий музыкант).

Грубостями и капризами он отталкивал от себя Екатерину – но одновременно жена оставалась его «поверенной в ребячествах», больше-то излить их было некому. И Петр иногда остро ощущал душевное одиночество. Его супруга стала проявлять повышенный интерес к камер-юнкеру Захару Чернышеву, и муж однажды, повздыхав и помолчав, сказал: «Мне хотелось бы, чтобы вы любили меня так, как любите Чернышева». Однако такие порывы быстро перечеркивались его распущенностью, нарочитыми унижениями – в отношении Екатерины у него действовали те же самые схемы эгоистичного самооправдания, как с Россией и русскими.

А у Екатерины увлечение Чернышевым тоже было чисто платоническим: она жила под строжайшим надзором. Едва начала обмениваться с понравившимся камер-юнкером записочками, как его мгновенно удалили от двора, перевели в армию. Однако со свадьбы наследника миновало 6 лет – а потомства не было. Гофмейстерина Чоглокова, приставленная к супругам, получала выволочки от государыни. А что она могла сделать? Вероятно, и императрица поняла это, в конце концов решилась на крайность. Хотя ее участие остается только догадками – около 1752 г. Чоглокова как бы по личной инициативе поговорила по отдельности с женой и мужем. Предложила, пусть каждый найдет партнеров по вкусу, а она мешать не будет. Петру досталась молодая вдова Грот. Его супруге Чоглокова представила на выбор Льва Нарышкина и Сергея Салтыкова.

Первым фаворитом Екатерины стал Салтыков, веселый и симпатичный камергер ее мужа. Но язык он за зубами не держал, поползли слухи, и Елизавета услала его «в отпуск», к родным в имения. Впрочем, имелась и иная причина. «Заместитель» Петру больше не требовался. Он по своей трусости скрывал небольшой врожденный дефект, препятствовавший связям с женщинами. Это обнаружилось – очевидно, как раз при свиданиях с опытной Грот. Императрица тут же и без всяких отговорок предала племянника в руки придворного хирурга, и легкой операцией помеху устранили [84, c. 295]. Потому и убрали Салтыкова, чтобы исключить любые сомнения и сплетни, от кого будет ребенок.

Правда, и теперь получилось не сразу. Две беременности Екатерины привели к выкидышам. Ее взяли под еще более строгий надзор. Запрещали верховую езду, ограничивали в танцах, до которых она была великая охотница (в отличие от мужа, ненавидевшего обязательные уроки танцев и неуклюжего на балах). Наконец, супруга наследника понесла. Тогда-то и Салтыкова вернули из «отпуска», поддерживать настроение влюбленной в него Екатерины. Роды были тяжелыми, но 20 сентября 1754 г. императрица стала бабушкой. Появился на свет внук Павел.

Праздновала вся страна. Алексей Разумовский устроил для Елизаветы грандиозный маскарад на 48 часов подряд. Но ребенка императрица забрала у родителей. Они свое дело сделали. А доверия, по мнению государыни, совсем не заслуживали. В это самое время был арестован подпоручик Батурин, агитировавший Петра на переворот. Снова что-то замышлял или кто-то из прежних «соратников» сдал. А на допросах в Тайной канцелярии всплыли события лета 1749 г.: как он хотел солдат с рабочими поднять, Петра на престол посадить. Потрясенная Елизавета задним числом оценила, какой опасности подвергалась. Батурин выложил и о встрече с наследником на охоте. Тот не поддержал, ускакал. Но ведь и не доложил! Пять лет помалкивал!

Императрица решила, что необходим серьезный политический надзор. Назначила гофмейстером «молодого двора» самого Александра Шувалова. С Петром и Екатериной он держал себя предупредительно, почтительно. Но постоянное общение с начальником Тайной канцелярии обоим внушало дрожь, в безобидных его разговорах подозревали завуалированные допросы. Правда, настоящим распорядителем «молодого двора» стал не он, а приехавший к Петру из Голштинии генерал Брокдорф. Прослышав, какая кормушка появилась в России, оттуда прибывали и другие военные, их число достигло полутора тысяч. Наследник в их среде был счастлив.

У него появились и новые занятия. Брокдорф и офицеры его круга состояли в прусской ложе «Три глобуса», которую возглавлял Фридрих. Как мог Петр не последовать за кумиром? Принял посвящение, создал в Ораниенбауме собственную ложу. Хотя одновременно все шире раскручивались другие структуры «вольных каменщиков», французские. У них «великим мастером» был брат вице-канцлера, «Роман – большой карман». Возня масонов стала настолько активной, что на нее обратила внимание