представителей населения. Этот робкий шаг к демократии был принят скептически и враждебно. В большинстве случаев привилегированные слои отказывались участвовать в выборах, поэтому избранные депутаты не имели ни представительства, ни авторитета. В этой связи некоторые из них пытались превратить свою должность в пожизненную или даже наследственную, т. е. войти в состав местных олигархий. Такой провал очень показателен для той эпохи. Министры Карла III были реформаторами, но не революционерами. Они хотели модернизировать Испанию, покончить с устаревшими привилегиями и поднять благосостояние населения, но не ставили под сомнение установленный социальный порядок. Возможность сохранения наследственного дворянства их не беспокоила — при условии, что знать будет осознавать свою ответственность и играть подобающую ей роль: она должна была составлять элиту нации и являть собой пример гражданской доблести и патриотизма. При таком понимании наследственное дворянство казалось им необходимым, и просвещенные министры склонялись даже к тому, чтобы включать в него всех, кто своей активной деятельностью способствовал процветанию страны. Такова была цель, поставленная в декрете от марта 1783 г.: он позволял аноблировать[232] семьи, которые на протяжении трех поколений возглавляли промышленное или торговое предприятие, имевшее общественную пользу. Так что реформаторы критиковали не дворянство как сословие, а недостойных дворян, которые не подтверждали свои привилегии деятельностью на общее благо и подобающим образом жизни.

Стремление сохранить статус-кво объясняет осторожность и частичный провал реформ в области сельского хозяйства. Министры Карла III были убеждены, что экстенсивное скотоводство являлось препятствием на пути прогресса в агрикультуре, и враждебно относились к Месте. Со времен Католических королей ею всегда руководил кто-то из членов Совета Кастилии. Осенью 1779 г. на этот пост был назначен Кампоманес, и он воспользовался своей должностью, чтобы отменить некоторые привилегии, которыми Места пользовалась веками, однако не упразднил этот институт как таковой. Министры желали улучшить положение многочисленных безземельных крестьян на юге Испании, где огромные территории были отданы под скотоводство или заброшены; для экономического прогресса и решения социальных вопросов требовалась аграрная реформа. Таковы цели, которые преследовали амбициозные проекты внутренней колонизации Андалусии и Эстремадуры. Набросок этого замысла имелся уже у маркиза ла Энсенады, но его реализация в Верхней Андалусии[233] относится ко времени Карла III. Предполагалось разом решить две проблемы: с одной стороны, улучшить состояние сельской Андалусии, региона крупного сеньориального землевладения и крестьянского малоземелья, где ренты были очень низкими, а тысячи поденщиков жили в нищете; с другой стороны, обеспечить безопасность пути на юг через Сьерра-Морену, где разбойники регулярно нападали на караваны путешественников. Кампоманес сам составил статуты для тех поселений, которые следовало основать. Каждому семейству поселенцев выделялось 50 фанег, т. е. около 33 га земли, необходимый скот и инвентарь для работы. Общественные пастбища запрещались. Крестьянам давалось право огораживать свои владения, и стада Месты не могли ни пастись на этих территориях, ни пересекать их. Предполагалось, что поселенцы не будут проживать компактно; планировалось создать несколько крупных поселков, которые стали бы центрами колонизации и сами выбирали бы свои муниципальные консехо. При каждых четырех-пяти населенных пунктах предполагалась приходская церковь, а при каждой церкви — школа, но никаких монастырей и монахов. Этот проект являлся своего рода утопией эпохи Просвещения, он претендовал на то, чтобы создать модель экономического и социального развития, которая служила бы примером для соседних регионов. Реализацию проекта Кампоманес поручил Пабло де Олавиде, креолу из Перу, которого назначил асистенте[234] Севильи и интендантом Новых поселений Сьерра-Морены. Олавиде воспринял эту задачу с энтузиазмом. К 1776 г. в новых поселениях насчитывалось уже 13 тыс. человек, живших в процветавших селениях, таких как Санта-Элена, Лас-Навас-де-Толоса, Гуардоман, Ла-Карлота, Ла-Луисиана… не говоря уже о Ла-Каролине, превратившейся в оживленный городок. Олавиде поощрял выращивание зерновых и оливок, а орошение позволило создавать огороды и сеяные луга. Не было забыто и ремесло. Олавиде установил ткацкие станки для изготовления шерстяной ткани, создал предприятия по производству хлопчатобумажных и прочих тканей, гончарные мастерские, мыловаренные предприятия. Чтобы обеспечить сбыт этой продукции, Олавиде мечтал о том, чтобы сделать реку Гвадалквивир судоходной на основном ее протяжении. Однако его реформы возбудили зависть и вызвали критику со стороны местных крупных земельных собственников и муниципалитетов, желавших вернуть в свое распоряжение часть коммунальных земель. Опаснее была реакция монашества, которому в новых поселениях не нашлось места. Как и подобает достойному представителю Просвещения, Олавиде стремился очистить религию от внешних проявлений благочестия, близких к суевериям, а культ — от роскоши. Немецкие капуцины, обеспокоенные подобными настроениями, донесли на него в инквизицию, и Олавиде был арестован.

Проекты аграрной реформы в Эстремадуре преследовали те же цели. Как и в Андалусии, здесь преобладала крупная земельная собственность и обширные территории занимали пастбища для отгонного скотоводства. Кампоманес хотел увеличить производительность с помощью освоения новых земель и дать средства к существованию тем, кто был их лишен. Идея министра заключалась в том, чтобы предоставить каждой семье в долгосрочную аренду участок, достаточный для достойного образа жизни.

Для начала решили распределить только часть коммунальных земель, что возлагалось на муниципальные консехо, т. е. на местные олигархии. Однако рехидоры не проявляли заинтересованности в развитии новых форм землепользования в ущерб приносящим доход пастбищам, которые они уже успели присвоить, поэтому саботировали реформу. Она не осуществилась, поскольку ее инициаторы не рискнули бросить вызов привилегированным социальным группам.

Государство вмешивалось также в развитие промышленности и торговли. Стремясь улучшить состояние внутренних путей сообщения, оно осуществляло масштабные проекты, важнейшими из которых стали завершение строительства Большого Арагонского канала[235] и создание сети дорог, соединявших Мадрид с важнейшими городами Испании. Эта амбициозная программа была осуществлена лишь частично. Огромные усилия предпринимались для создания королевских мануфактур, где производились зеркала, фарфор, гобелены… С технической точки зрения успех был несомненным. Гобелены мануфактуры Мадрида — Гвадалахары принадлежали к числу лучших в мире. На 650 станках этой фабрики трудились 2 тыс. человек, не считая 15 тыс. прядильщиц, работавших для нее в Ла-Манче. Однако в финансовом отношении мануфактуры приносили убытки и могли существовать только благодаря поддержке государства. Чтобы поддержать национальное производство, Кампоманес практиковал выборочную таможенную политику: пошлины взимались с тех товаров, которые могли составить конкуренцию испанским, т. е. прежде всего с тканей, в том числе хлопчатобумажных, шелковых и льняных. Несмотря на эти меры, торговый баланс постоянно был отрицательным. Испания экспортировала шерсть, вино, железную руду, шелк-сырец, а импортировала в первую очередь ткани и зерновые.

Реформаторов возмущала многочисленность городских нищих, бродяг и разного рода маргиналов. Они хотели использовать эти потенциальные рабочие руки; речь идет о том, что называлось «разумной благотворительностью», т. е. о помощи беднякам не милостыней, а предоставлением работы и зарплаты. Среди всех социальных групп, которые казались опасными,