условная граница с валашскими боярами. Присматривали за оставшимися поселениями помаков и сарацин, ждущих возвращения султанских сил. Выслеживали банды зейбеков и их логова. Защищали караваны прорывавшихся по Дунаю легких судов из Вены и Прессбурга купеческих судов.

Теодор обнаружил письмо случайно, как часто находят вещи, которые не предназначены для чужих глаз. Его силы патрулировали очередную дорогу, когда в придорожной пыли они наткнулись на труп валаха. Лежавший на спине, мужчина был одет в добротную одежду — широкополая шляпа, расшитый плащ. Коня не было, возможно убежал, а тело выглядело свежим. Из спины торчала стрела и кровь не успела свернуться.

— Должно быть, купец или чиновник, — бросил кто-то из солдат, осматривая убитого.

Теодор, руководствуясь привычкой не оставлять ничего недосмотренным, обыскал сумки мертвеца. Но письмо, на удивление, нашли солдаты, взявшие померить его плащ и нащупавшие что-то инородное.

Это был письмо, написанное спешно, но чётким почерком, явно предназначенное для кого-то важного.

«…наших условий они согласны придерживаться, — прочёл Теодор, сидя на корточках рядом с телом. — В случае перехода под власть Габсбургов мы получим защиту и все гарантии. Необходима лишь ваша поддержка, чтобы склонить остальных…»

Он дочитал до конца, где стояла подпись. Имя подписавшего было выписано чётко и не оставляло тени сомнения.

Теодор молча выпрямился, зажал письмо в кулаке и окинул взглядом своих людей. Никто ничего не заметил, никто даже не понял, что он нашёл. Он сунул письмо за пазуху, решив пока никому ничего не говорить.

Теодор не любил пытки. Они всегда были грязным и неприятным делом. Однако порой без них было не обойтись. Особенно когда на кону стояло предательство, которое могло стоить жизни тысячам.

Слугу звали Симеон, и его отловили в трактире, где тот коротал часть вечера за вином им игрой в кости. Двое бывших войнуков молча скрутили его, когда он вышел, чтобы идти домой. Ему накинули мешок на голову и увели так быстро, что вряд ли кто заметил.

Симеона притащили в заброшенный дом на окраине дома. Дом стоял на отшибе, вокруг было ни души, что обеспечивали еще несколько человек.

— Ты ведь знаешь, что я хочу услышать, начал Лемк спокойно.

— Не понимаю вас, добрый господин… — озирался Симеон. — Я слуга…

— Я знаю, чей ты слуга. И думаю, что понимаешь. Меня интересуют переговоры твоего хозяина с иноземными гостями.

Симеон задергался, раскачиваясь на стуле:

— Я ничего не знаю! Я ничего не знаю! — закричал он, явно стараясь призвать таким образом кого-нибудь себе на помощь.

Теодор жестом велел одному из своих людей затянуть верёвки крепче. Хруст сустава и первый болезненный вскрик слуги прозвучали в тишине дома.

— Ты понимаешь, что я не спешу? У меня есть время. А вот у тебя… — Он сделал паузу, глядя, как Симеон ловит ртом воздух, с трудом выдавливая слова. — Оно заканчивается.

Шло время.

Теодор продолжал не спеша, с выдержкой, задавать вопросы, ожидая, пока слуга, дрожа, начнёт раскрывать детали. Симеон не стал спешить с ответами, но Лемк всё равно чувствовал, что их разговор всё ближе к развязке.

Он наблюдал, как дрожит тело Симеона. От боли его лицо исказилось, но он сохранял молчание в главном.

Теодор не торопился. Он знал, что терпение — важная часть этого дела. Он посмотрел на своего помощника, и тот незаметно проверил крепкость верёвок. Симеон снова попытался вырваться, но от боли лишь всхлипнул.

— Ты сам виноват, — сказал Теодор. — Это не я выбрал эту дорогу для тебя. Это ты сам её выбрал.

Слуга продолжал молчать. Теодор не менял интонации, его голос был тихим, почти с сочувствием.

— А ты не хочешь нам помочь? Тебе не нравится этот путь, я знаю. Но ведь тебе его навязали. Признайся, ты и сам хотел бы избежать этого.

Симеон медленно поднял глаза, и Теодор заметил страх в их глубине. Но тот не ответил.

— Сколько времени ещё ты сможешь держать молчание, Симеон? — спросил Теодор, обводя взглядом фигуру слуги. — Время работает не на твою сторону. Скажи, зачем ты и твой хозяин решили так рискнуть?

Допрос занял весь остаток ночи. Симеон продержался дольше, чем Теодор рассчитывал. Не выдержав пытки, заговорил сдавленным голосом. Он рассказал о заговоре, о тайных и явных встречах, о золоте, которое должно было прийти из Вены. Теодор записывал все, стараясь не пропустить ни единого слова.

Когда слуга замолчал, Теодор поднялся и подошел к проему окна. За окном простиралась темная, без единого огонька, равнина. Надо было идти в эту темноту, чтобы сделать светлое дело.

Глава 27

Для того, чтобы известить, а затем и собрать помощников, ушла ещё пара дней. Это были не лучшие из его людей, но те, кто понимал, что Теодор не будет поднимать панику на пустом месте и готовы были ему помочь даже ценой собственной жизни. Для этих людей честь значила больше, чем их собственные жизни, но они знали: если что-то пойдёт не так, никто их не спасёт.

Теодор знал, что малейшая оплошность может превратить их замысел в катастрофу. Людей в округе было немного, и каждый боец был на счету. Ни у кого из старых командиров быстро прибыть не получалось. Лишь Йованна оказалась «под рукой».

На берегу Дуная, в холодном помещении, пахнущем старой соломой и отсыревшим деревом, он объяснял свой план. Бойцы слушали молча, лишь изредка кивая или задавая вопросы. Теодор говорил тихо, но ясно, как будто отдавал команды на поле боя.

Это был не момент для долгих речей или сомнений.

— Тайный предатель, готовый продать провинцию, должен был быть устранён.

Они разбились на группы, чтобы не привлекать внимания, и договорились встретиться в назначенное время на месте — у дворца.

— Мы не можем позволить, чтобы латиняне вновь предали нас, — говорил Теодор своим людям, глядя каждому в глаза, будто хотел пробудить в них ту же ярость, которая бушевала ун его самого. — в том плане Карл Эммануил многому научил нас.

Они стояли довольно тесно, в темном углу склада, где запах влажного дерева смешивался с гарью оставшихся углей. Более трех десятков человек, и несколько сторожей снаружи.

Лица окружающих освещались лишь тусклым светом фонаря.

— Если мы оставим это без внимания, если позволим предателю довести своё дело до конца, то какой был смысл в нашей службе? Какой смысл в тех ранах, что мы получили, и