шапки с металлическими элементами или шлемы. Кожаные штаны и сапоги позволяли легко и быстро передвигаться, а пояса с оружием всегда находились под рукой. Эта почетная должность считалась величайшей привилегией и знаком доверия. Чести стать рындой удостаивался юноша из самых родовитых семейств, чьи предки веками служили московским великим князьям. Их главная задача заключалась в охране малолетнего Ивана IV, и это придавало Елене Глинской уверенности в безопасности ее сына в столь важный момент.

Рядом с рындами несли службу дворовые — верные стражи, чья задача заключалась в обеспечении личной безопасности великой княгини. Их одежда была более простой и функциональной, так как они не участвовали в церемониях, но всегда были готовы к действию, защищая жизнь того, кому они присягнули на верность.

Внутри Успенского собора мерцали сотни свечей, наполняя пространство мягким светом. Стены, покрытые фресками, казались живыми. В воздухе витал сладковатый аромат воска и ладана, создавая атмосферу святости и таинства. Треск свечей напоминал шепот, сливаясь в единое молитвенное пение. Холодный воздух собора окутывал все, создавая контраст с теплом горящих огней. Казалось, сама природа подчеркивала значимость этого момента.

Толпа, собравшаяся в соборе, напоминала бурное море, готовящееся к шторму. Шепот людей, их ожидания и надежды, сливались в единый гул, как волны, накатывающие на берег.

Боярская дума в полном составе собралась в храме, облаченная в лучшие одежды.

— Небось, и законы теперь по ее прихоти, а не по уму писать станут, — процедил сквозь зубы Семен Бельский, наклоняясь к Василию Шуйскому.

— Эка невидаль! — усмехнулся тот. — Держава и так уже в юбках запуталась.

— И вот теперь, Василий Васильевич, что будет? — продолжал Бельский, понижая голос до шепота. — Жена с несмышленышем на троне, а мы, бояре, должны им покоряться, будто крепостные холопы.

— Что ж, видать, надобно нам покориться воле рока, либо…

— …отыскать способ возвратить кормило власти в десницы тех, кому оно принадлежит по праву рождения, — закончил Бельский.

Под сводами собора раздались торжественные звуки церковного хора. Митрополит Даниил в праздничных ризах поднялся на возвышение, обитое алым бархатом, и встал возле трона.

Маленький Иоанн, одетый в расшитый жемчугом и самоцветами наряд, казался потерянным среди великолепия и торжественности. Его серьезные глаза впитывали всю важность происходящего, и сердце колотилось от волнения и страха перед непонятным ему будущим.

Рядом с ним стояла великая княгиня Елена Глинская. Ее лицо, полное строгости, выражало не только материнские переживания, но и непоколебимую уверенность. Она крепко держала сына за руку, словно якорь, который удерживал его в бурном водовороте власти и интриг.

На троне Иоанн IV ощущал, как холодный пот струится по его спине, и не мог понять, отчего ему так тревожно. Взгляд ребенка метался по лицам присутствующих, и в его душе нарастало чувство неуверенности.

Елена Глинская с беспокойством следила за ним; ее материнское сердце сжималось от страха за сына, которому предстояло взять на себя бремя власти, столь сложное и опасное.

Вокруг трона застыли вельможи и духовенство; их лица были сосредоточены и исполнены благоговения.

Перед Иоанном стоял митрополит Московский; в руках он держал украшенное драгоценным окладом Четвероевангелие — важнейшую богослужебную книгу, которая использовалась во время торжественных церемоний.

Голос Даниила, дрожавший от волнения и важности момента, эхом отозвался под сводами собора:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Благословляется Иоанн, Богом данный государь и великий князь всея Руси, на великое княжение!

Оклад Евангелия сверкал драгоценными камнями, превращая пространство собора в мистический лабиринт отражений. Митрополит, с благоговением держа регалии, по очереди возлагал их на голову юного правителя, произнося древние молитвы.

Люди в соборе затаили дыхание. Лишь тихий шепот молитв и шорох одежд нарушали тишину.

Когда митрополит возложил на голову малолетнего Иоанна венец — символ великокняжеской власти, — по собору прокатился вздох восхищения и надежды. Маленький государь, казалось, даже ростом стал выше. Сверкающий драгоценностями венец олицетворял возлагаемую на него ответственность за судьбу всей державы.

Елена Глинская слегка наклонилась и что-то шепнула сыну на ухо. Иоанн, повинуясь материнской воле, неуверенно шагнул вперед и поднял маленькую руку ладонью вниз, приветствуя народ.

В ответ прогремело многоголосое:

— Многая лета государю Иоанну!

Молитвенное пожелание эхом прокатилось по всему собору, вырвалось наружу через открытые врата Успенского собора и, подобно могучей реке, разлилось по московским улицам. Затем, подхваченное вестниками и гонцами, оно понеслось по всей русской земле, достигая самых отдаленных ее уголков.

Среди бояр, стоявших чуть поодаль от трона, царила не только радость. В углах зала, среди богатых одежд и сверкающих доспехов, они обменивались недовольными взглядами. Их шепот, полный зависти и недовольства, напоминал шорох листвы перед бурей. Каждый из них чувствовал, как новая власть, только начинающая свой путь, уже бросает тень на их прежние привилегии, и в воздухе витал дух непокорности.

Старый боярин Михаил Глинский неотрывно наблюдал за происходящим. Его глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, источали холодный блеск проницательности. Давние подозрения, зародившиеся в его душе задолго до этого дня, не покидали его. Он видел властный взгляд Елены Глинской, ее твердую руку, направляющую действия четырехлетнего государя. В его голове проносились мысли о кровавых расправах с неугодными ей боярами, о ее ненасытной жажде власти. И в сердце Михаила Львовича зародилось гнетущее предчувствие, что власть в руках юного Иоанна и его матери может обернуться разрушительными последствиями для всей Руси.

В отличие от опасливого Глинского, князь Иван Телепнев-Оболенский ощущал себя на вершине могущества. Его молодое, энергичное лицо с правильными чертами выражало уверенность и надменность. В глазах цвета небесной лазури плясали озорные искорки, а в каждом движении чувствовалась грация опытного воина, не раз смотревшего смерти в лицо. Он знал, что покровительство великой княгини открыло ему двери в мир безграничного влияния при дворе. Молодой князь был полон честолюбивых замыслов, а его близость к правительнице наполняла его гордостью. Иван Федорович не видел угрозы в укреплении власти Елены Глинской. Напротив, он считал это благоприятным условием для процветания Московской Руси, видя в этом не опасность, а возможность для великих свершений.

И если Михаил Глинский в тревоге вглядывался в будущее, предчувствуя грядущие бури, а Иван Телепнев-Оболенский купался в лучах власти, наслаждаясь моментом своего головокружительного возвышения, над Кремлем сгущались тучи. Русь стояла на пороге перемен, и никто не знал, кто одержит победу в предстоящей борьбе за власть — те, кто видел в новой правительнице угрозу, или те, кто считал ее путь к могуществу необходимым для благоденствия государства.

Только время покажет, кто из них окажется прав.

А пока Москва затаила дыхание, наблюдая за первыми шагами государя-младенца и его матери-регента.