есть скрытое отделение. Сделано оно было безыскусно и не смогло бы обмануть достаточно упорного сыщика. Я вытащила тонкое дно и едва сдержалась, чтобы не ахнуть, увидев под ним небольшую стопку писем.

Я схватила первое же и поднесла к глазам. Мои потные пальцы оставили на бумаге влажные следы. Письмо гласило:

Ваше Превосходительство,

я пришел в восторг, услышав о вашем пожертвовании Ордену храма Савара. Джадранцы всегда слыли благочестивыми и набожными людьми, так что меня не удивила ваша готовность помочь нашему делу деньгами, однако же я восторгаюсь глубиной вашей щедрости.

По моем возвращении я познакомлю вас с бароном Наумовым. В прошлом году я некоторое время гостил у него. Во время моего путешествия по Южной и Восточной Маркам Хаунерсхайма Кругокаменск стал для меня вторым домом, и я нашел в бароне доброго союзника. Как и многие другие хаунерцы старой сованской закалки, он глубоко религиозен. Его очень заинтересует ваш план действий.

Я напишу вам снова, когда позволит время. Сейчас, когда я пишу это письмо, я собираюсь догнать одного из имперских магистратов, который движется на север по Хаунерской дороге. Вы наверняка помните наш разговор об Ордене магистратов и о том, в какой дьявольской хватке они держат всю старую неманскую магию. Полагаю, путешествие с ним будет познавательным!

Я смогу продолжить нашу с вами переписку во время моей следующей остановки – в Моргарде. Как и в случае с бароном Наумовым, я слышал о маркграфе много хорошего. После я вернусь на юг, хотя я пока не окончательно определился с маршрутом. Пусть Бог-Отец укажет мне путь своей твердой рукой.

Ваш брат по вере,

Бартоломью Клавер

Мое сердце бешено колотилось. Письмо явно было отправлено за несколько недель до того, как Клавер нагнал нас у Йегландской границы. Священник был талантливым лжецом, и никто из нас не заподозрил его мотивы. Я попыталась вспомнить, не сболтнул ли кто-нибудь какую-нибудь тайну, ведь Клавер беспрестанно задавал вопросы – что тогда лишь раздражало нас, а теперь переполнило меня дурными предчувствиями. Но размышлять об этом нужно было позже. Пока же кое-что стало совершенно ясно: во-первых, Клавер замышлял что-то против Ордена магистратов. А во-вторых, часть денег из казны Долины Гейл оказалась в руках саварских храмовников. Оставался лишь один невыясненный вопрос – имела ли гибель леди Бауэр хоть какое-то отношение ко всему этому.

Я схватила еще одно письмо и развернула его. Судя по содержимому, оно пришло несколькими неделями позже, в ответ на письмо от обенпатре Фишера. Оно гласило:

Ваше Превосходительство,

благодарю вас за то, что нашли время снова мне написать. Ваше ревностное стремление продолжить свою помощь нам переполняет мое сердце радостью. Я прослежу, чтобы в КП услышали о вашей набожности; патриархи Учения в Сове всегда рады узнать об особо благочестивых людях и познакомиться с ними.

Я и мои братья из Ордена Храма воодушевлены вашим очередным пожертвованием и добрым отношением к нашей миссии. Нам больше нет нужды продолжать переписку; чем больше мы держим в наших умах и сердцах и чем меньше доверяем бумаге, тем лучше.

Обещаю скоро увидеться с вами.

Ваш брат по вере,

Бартоломью Клавер

«КП» наверняка расшифровывалось как Колледж Предсказателей. Так назывался один из правящих органов Неманской Церкви. Я гадала, действительно ли столь высокопоставленная, августейшая организация прислушивалась к Клаверу или же его слова были пустым бахвальством. Как бы там ни было, «стремление продолжить свою помощь» явно означало, что Фишер снова добровольно набил сундуки храмовников деньгами. Он явно рассчитывал именно на такую услугу, какую пообещал ему Клавер. Если казна действительно получала с торговых акцизов столько, сколько было написано в учетных книгах, даже толика этих денег, будучи украденной и переданной монастырю, стала бы лакомым куском для людей вроде Клавера и его армии храмовников. Все-таки армии всегда нуждались в больших деньгах. Солдатам требовались не только мечи, копья, стрелы, щиты и доспехи, но и огромные запасы провизии – как для них, так и для лошадей. А еще они нуждались в нескончаемой веренице умелых ремесленников и женщин, которые строили бы им укрепления, готовили еду, подковывали лошадей, чинили осадные орудия, заботились о больных и раненых, утоляли их низменные желания, читали им проповеди и так далее. На земле не существовало более дорогостоящего дела, чем война, но, к счастью для Клавера, он нашел готовый источник средств, отчасти покрывавший эти расходы.

Я снова сложила письмо, убрала его на место, вернула фальшивое дно и прикрыла его исподним. Больше я не смела оставаться в спальне. Стало ясно, что Фишера и Клавера что-то связывало, а этого было достаточно, чтобы Вонвальт смог выбить из Фишера правду, прижав его посильнее Голосом Императора.

Я закрыла ящик, радуясь, что это опасное предприятие завершилось, повернулась, чтобы уйти…

…и застыла в ужасе, услышав, как дверь в покои распахнулась.

Я лихорадочно огляделась. В комнате было лишь одно место, где можно было спрятаться, – под кроватью. Я вмиг очутилась на полу и скрылась из виду, стискивая кулаки и зубы. Мое сердце бешено колотилось, и я была уверена, что его услышат.

Мне хотелось плакать. Я была так уверена, что услышу, когда завершится бдение, и не подумала, что все обитатели монастыря могут разойтись, не поднимая большого шума. Хотя, возможно, они все же шумели, но я была слишком увлечена чтением писем и не заметила этого; или же толстые каменные стены поглотили весь звук. Это было не важно.

Кровать была достаточно высокой, чтобы я могла выглядывать из-под нее, и при этом достаточно низкой, чтобы меня было не видно. Я попыталась успокоить себя несколькими глубокими негромкими вдохами.

Под кроватью не лежали вещи, и ни у кого не было причин заглядывать под нее. Мне оставалось лишь взять себя в руки и ждать, когда представится возможность уйти.

Я услышала, как Фишер что-то делает в приемной; затем, когда с его возвращения не прошло и пяти минут, раздался стук в дверь. Фишер вздохнул, и я услышала, как дверь отворилась.

– Брат Уолтер, – сказал Фишер. До спальни донесся шум толпы, расходившейся по коридорам: слышались шаги, праздные разговоры, чей-то радостный смех. В тот миг меня страшно терзало желание оказаться среди них. В какую безвыходную ситуацию я себя загнала! Впрочем, совершенно во всем я винила Вонвальта.

– Тебя что-то тревожит? – устало спросил Фишер.

– Та толская девчонка. Которая просила убежища.

– Вот как, – нетерпеливо сказал обенпатре. – Я устал, брат мой.