– Если не добьемся результатов в опытах, вся ответственность ляжет на нас. Фриц ушел. Гебхардт в разъездах.

Мне все-таки удалось завладеть вниманием коменданта.

– Боюсь, Герхардт мне не по зубам. Он с самим Гиммлером ежедневно беседует.

– Но что-то надо делать. Если произойдет утечка…

Зурен отмахнулся от такой возможности:

– Наша служба безопасности близка к идеальной. Всего три побега. И два закончились задержанием. Сам Гиммлер похвалил наших цензоров. Они не допустят утечки.

Вопиющая ложь.

Через наших цензоров что только не проходило. Бинц практически ежедневно в этом убеждалась. Она находила краску для волос в коробках с плющеной овсянкой или, например, антибиотики в тюбиках с зубной пастой.

– Кроме того, пациентам во время операции завязываются глаза, так что никто из них не сможет вас опознать.

– Но…

– Успокойтесь, дорогая. Я постараюсь урегулировать эту проблему. Положитесь на меня.

Зурен бросил на тарелку скомканную салфетку и ушел. Кровь тут же начала впитываться в ткань. Хор бесформенных ангелов Бинц построился для исполнения немецких народных песен, и в этот момент я впервые почувствовала страх. Я прекрасно понимала: если не закрепить нить, все вязанье рано или поздно распустится.

В тот декабрь все свое свободное время я проводила на Центральном вокзале – продавала облигации пассажирам из пригородных поездов. На восточной стене за одну ночь появилась фреска с фотографии на военную тему высотой в сто двадцать пять футов. Над морем пассажиров, большинство из которых были в военной форме, плыли боевые корабли и летели самолеты. Призыв на фотографии был однозначным: «ПОКУПАЙТЕ МАРКИ И ОБЛИГАЦИИ ВОЕННОГО ЗАЙМА!»

Как-то днем Мэри Ли из Денвера, одна из вокзальных органисток, которая добровольно вызвалась играть в праздники, с воодушевлением заиграла «Звездное знамя». В результате весь основной поток замер, люди стояли, приложив ладонь к сердцу, и сотни опоздали на свои поезда. После этого начальник вокзала попросил ее больше не исполнять эту мелодию, таким образом, Мэри Ли стала единственной органисткой, которой было запрещено исполнять национальный гимн США.

После того как два немецких шпиона пытались устроить диверсию, с безопасностью на Центральном вокзале стало очень строго, но небольшим группам волонтеров, включая нас с мамой, все-таки разрешали продавать облигации. Все сошлись на том, что мама нашла свое призвание – она просто чудеса творила. Горе усталому пассажиру, который на нее набредал. Начиналось с того, что он не желал покупать даже марку за какие-то десять центов, а заканчивалось тем, что сам настаивал на том, чтобы сделать дополнительное пожертвование, и мама, конечно, уступала.

В то время на пригородных поездах ездило очень много женщин. Мужчины ушли на войну, и домохозяйки в массовом порядке вышли на работу. Даже Бетти устроилась машинисткой в военный учебный центр. Не Клепальщица Рози[33], конечно, но все-таки.

В рождественское утро сорок третьего года мы с мамой отправились в церковь Святого Томаса неподалеку от Центрального вокзала на углу Пятой авеню и Пятьдесят третьей улицы. Пастор Брукс в сверкающем наряде читал проповедь за кафедрой из резного дуба. Он очень старался нас воодушевить. Война тяжелым бременем легла на приход, который теперь в основном состоял из женщин и стариков. На службе присутствовало несколько мужчин в форме, но это было редкостью – большинство солдат и офицеров переправили в Европу и на тихоокеанский театр военных действий. Включая и нашего лифтера Кадди. Никого из нас война не обошла стороной. Я помолилась за людей на французском корабле, который за день до этого развернул Рожер. Тысячи европейцев искали убежища, и многие еще оставались на том берегу.

Я даже думать не могла о том, сколько месяцев не приходят вести от Пола. Рожер полагал, что он все еще в Нацвейлере. Судя по информации, которую мне удалось собрать, много французов погибло в Вогезах, выполняя тяжелые работы на страшном холоде. Как можно продержаться два года в таком жутком месте?

В тот год продолжала поступать тревожная и даже зловещая информация из Европы. Мы получали ее не только благодаря скудным донесениям из швейцарского Красного Креста. Об этом печатали в нью-йоркских и лондонских газетах. Для расширения зоны проживания немцев Гитлер продвигал свой план по уничтожению евреев, славян, цыган и всех, кого нацисты называли недочеловеками. Стало известно о душегубках в польском Хелмно, всплыла информация о массовых казнях. Гитлер открыто говорил о своем плане в пропагандистских речах, а Рузвельт все тянул и не повышал иммиграционную квоту.

Церковь Святого Томаса была для нас островком надежды. Когда я молилась в этом величественном храме, вдыхала благовония и любовалась великолепным алтарем из резного камня за престолом, во мне оживала надежда на то, что мир в конце концов справится с этой напастью. Когда я была маленькой, мы с папой решили выучить имена всех шестидесяти святых, которые были вырезаны на алтаре. Святой Поликарп. Святой Игнатиус. Святой Киприан. Мы дошли до сорока шести. Последним был Джордж Вашингтон. А потом папа умер, и я так и не выучила остальных.

Здесь я чувствовала близость к папе, особенно когда органист, задействовав все полторы тысячи и пятьдесят одну трубу органа, исполнял «God Rest Ye Merry Gentlemen». Это была папина любимая рождественская песня. Стоило услышать, как румяные мальчики из церковного хора поют хвалу Господу, на душе сразу становилось легче.

Пастор поведал нам о том, что собирается поступить на военную службу капелланом в Седьмой пехотный полк Нью-Йорка. Я читала вырезанные на стене имена тех, кто ушел служить в Первую мировую. Двадцать из них – те, чьи имена были написаны золотом, – отдали жизни за нашу страну. Скольких еще мы потеряем на этой войне? В приходе было больше четырехсот военнослужащих, и мы уже превзошли по количеству тех, кто погиб в Первой мировой.

Я тайком вложила в свой псалтырь одно из писем Пола, которое пробилось ко мне сразу после вторжения Гитлера во Францию. Я читала и перечитывала его столько раз, что бумага стала тонкой, как салфетка для лица.

Пока Брукс читал проповедь, я читала письмо от Пола:

Любовь моя, спасибо тебе за посылку с «Овалтайн». Поверь, после напитка, который варит из желудей отец Рины, это настоящая роскошь. Не тревожься, если какое-то время от меня не будет писем. Все газеты предсказывают скорое вторжение. А пока знай – я скучаю, и мысли о тебе покидают меня только в редкие минуты, и то когда сплю. Пожалуйста, не оставляй нас в молитвах. Сладко спи на своих розовых простынях и верь – скоро мы вместе зайдем в «Автомат», будем дышать свежим воздухом и наслаждаться яблочными…