– Вы будете обследовать только заключенных?

– О нет, и персонал лагеря тоже.

– Включая меня?

Вилмер пожал плечами:

– Мы все делаем свою работу.

– Значит, все, что я скажу, будет зафиксировано и передано Зурену?

– Я пересылаю отчеты в Берлин.

– И они рекомендовали вам оценить мое состояние?

– Герта, вы одна из многих. Лагерные доктора – особая группа риска. Как группа, вы демонстрируете глубокое уважение к власти. Вы принимаете и даже цепляетесь за сохранение статус-кво.

– Я не могу жить в таком грязном месте. – Я стряхнула пепел с халата. – И что же можно почитать в моей карте?

– А вы как думаете?

– Уверена, там подробно описан инцидент с той полячкой.

– Возможно.

– О чем там говорить? Мне попалась заключенная, бывшая медсестра. Она помогла навести порядок в санчасти, а сестра Маршалл заревновала и все испортила. Маршалл – вот кого стоит обследовать.

– Вы знаете, почему они захотели, чтобы вы играли в шахматы с доктором Винкельманном?

– Вообще-то, мы это не обсуждали.

Признаюсь, сначала я была настроена против визитов моего толстого коллеги, но потом, как ни странно, поняла, что они приносят облегчение. Чтобы оградить себя от запаха его тела, я наносила под нос ментоловую мазь. Винкельманн поедал бесконечные бутерброды с рыбой и вещал о том, как полезна эта самая рыба для мозга. У меня были свидания и похуже.

– Полагаю, они заподозрили, что я слишком уж сблизилась с той женщиной, и решили, что мне не помешает мужская компания.

– И что вы по этому поводу чувствуете?

– Чувства – не моя работа.

– Герта, субъективация эмоций вам не поможет.

Вилмер был таким восхитительно мягким, с печальными, как у коровы, карими глазами. Он никогда не отличался особой сообразительностью, похоже, его время пребывания в медицинской школе потрачено впустую.

– Мне просто жаль, что все так получилось, – сказала я. – Она усердно работала и была неплохим человеком.

– Судя по моим записям, вы сильно переживали и несколько дней не вставали с постели.

– Для меня все это уже позади.

Работа и дисциплина – вот рецепт для преодоления любых трудностей. Почему он все усложняет?

– Похоже, вы расстроены, что ваш халат испачкан пеплом из крематория. Не хотите об этом поговорить?

– Так уж случилось, что я предпочитаю ходить в чистом халате. По-вашему, это поведенческое расстройство?

– Герта, не стоит повышать голос. Как часто повторялись подобные эпизоды? – «Сколько мне еще это терпеть?» – Вы хорошо спите?

Мы стояли на самом солнцепеке, и мне вдруг стало невыносимо жарко.

– Не очень, Вилмер. Возможно, это как-то связано с сиренами воздушной тревоги. Хотя кого волнует мой сон?

– То есть у вас такое чувство, что это никого не волнует?

– Может, вы перестанете расспрашивать меня о моих чувствах? Господи, Вилмер, какое вам дело, что я чувствую? Какое вам дело? Какое вам дело?

Я заговорила на повышенных тонах, и это привлекло внимание заключенных.

Еще один пункт в отчет по моему поводу. Только этого мне и не хватало.

– Послушайте, это место трудно назвать домом, – сказал Вилмер. – Ваши донесения свидетельствуют о вашей причастности к происходящему в лагере. Вы не можете оставаться в стороне. Убивать для вас не естественно. Уверен, ваш опыт привел к оцепенению психики.

– Я просто делаю свою работу. – Я оттянула рукава халата пониже.

– И больше себя не резали?

Если резала, то что? Как-нибудь сама справлюсь.

– Нет. Конечно нет.

Вилмер взял сигарету и чиркнул зажигалкой. Меня на секунду ослепил солнечный зайчик от ее алюминиевого корпуса.

– Нельзя выступать сразу в двух ипостасях – убивать и подавать себя как лекаря. Это неминуемо скажется на психике.

– В свободное время я думаю о других вещах.

– Вы же понимаете, это все увертки. И это вредно для здоровья.

– Как и курение.

Вилмер поморщился и отбросил сигарету в сторону, в результате заключенные сразу устроили потасовку.

– Послушайте, умение расставлять приоритеты – полезное качество, но, возможно, для вас было бы полезнее сменить обстановку.

– Вы меня переводите?

– Да, думаю, так для вас будет лучше. На данный момент вы здесь не слишком-то много можете сделать на благо рейха.

– И вы поместите меня в больницу в каком-нибудь маленьком городке, с пузырьком аспирина и шпателем для языка? Возможно, вы с легкостью относились к получению образования, но мне пришлось много потрудиться, чтобы занять мое нынешнее положение.

– А вот агрессивность нам ни к чему.

Мой халат был как раскалившаяся топка, по спине потекли струйки пота.

– Теперь я еще и агрессивна? Я вас умоляю. Вам приходилось делать что-то настолько хорошо, что появлялась уверенность – вы рождены для великих дел? Только не пишите в моей карте: «страдает бредом величия». Это правда. Вилмер, я – лечащий доктор. Профессия для меня – как воздух. Прошу вас, не позволяйте им убрать меня отсюда.

– Герта, все это очень плохо кончится для Германии. Вы должны это понимать. Вы окажетесь в ряду тех, кого приговорят к виселице.

Я повернула обратно к машине.

– Зурен все уладит.

Вилмер пошел следом за мной.

– Вы полагаете, Зурен станет вас защищать? Он сбежит в Мюнхен. Или в Австрию. Гебхардт уже лоббирует свою кандидатуру в президенты Красного Креста. Как будто это избавит его от ответственности. Почему бы вам не взять отпуск?

Мне стало тошно. Неужели все немцы в одночасье превратились в трусов?

Я забралась на водительское сиденье и бросила Вилмеру заранее припасенный пакет с бутербродами.

– Занимайтесь вашими исследованиями, а я как-нибудь решу свои проблемы. Я уже слишком далеко зашла. И прошу вас, не давайте этому хода.

На выезде из «Уккермарка» мне навстречу проехал грузовик, который прислали забрать груз, требующий специального обращения. Я посмотрела в зеркало заднего вида. Вилмер сидел на корточках возле палатки и беседовал с венгерскими евреями. Наверняка об их чувствах. Как будто это могло принести пользу рейху.

Спустя несколько месяцев после визита Вилмера меня вызвал к себе Зурен. Лицо у него было землисто-серого цвета.

– Наши источники сообщают – произошла утечка информации о «кроликах» Гебхардта. Берлин перехватил радиосообщение польского эмигрантского правительства в Лондоне. Они называют это вивисекцией и упоминают мое имя. Грозят нам жестокой расправой.