Я почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Через проход от меня сидел Дэвид Стоквелл. Он, не скрываясь, таращился на меня. Я не могла понять, что же выражало его лицо. Любопытство? Легкую печаль? Я закрыла псалтырь. Салли Стоквелл, которая даже в огромном прохладном зале умудрялась обильно потеть, наклонилась в мою сторону и улыбнулась. Бетти тоже посмотрела на меня и, чтобы показать свое отношение к затянувшейся проповеди, закатила глаза.

В конце службы Брукс сошел с алтаря и присоединился к малочисленной процессии из стариков и мальчиков-певчих из хора. Когда они шли по проходу, стало особенно заметно, насколько их теперь мало. Многие поменяли пурпурные сутаны и белые стихари на военную форму.

Мы с мамой присоединились к Бетти, Дэвиду и Салли, которые стояли в притворе. Они держались в стороне от толпы прихожан. Бетти – из-за белоснежного костюма под датской норковой шубой. Салли – потому что вот-вот должна была разродиться двойней. Она уже с трудом могла застегнуть на животе свое красное пальто. А Дэвид – потому что был единственным мужчиной на Манхэттене в штатском костюме. Он заявлял, что его работу в Государственном департаменте тоже можно сравнить с принесением себя в жертву. Но мне долгие перерывы на ланч в «21» не казались таким же тяжелым испытанием, как служба на передовой.

Салли обмахивалась программкой.

– О, Кэролайн, привет, – робко улыбнулась она, увидев нас с мамой.

– Похоже, на Рождество у нас будет парочка детишек, – заметила мама.

– Троица, – поправила ее Бетти. – Будет тройня. Мама в истерике. Уже подбирает трех нянек.

Мало того что пятерняшки Дион напоминали мне о моей бездетности со всех рекламных щитов, так еще Салли решила пойти на рекорд.

Я взяла Дэвида за локоть:

– Мы можем поговорить наедине?

Он заметно напрягся. Испугался, что я хочу поговорить о нашем прошлом? Несмотря на еще не зажившие раны, я не могла не отметить, что с годами он стал лучше выглядеть.

– Надеюсь, ему не грозят неприятности, – сказала Бетти.

– У меня есть минутка, – согласился Дэвид. – Но, вообще-то, нам пора домой. Повар уже приготовил жаркое.

Я утащила его в укромный уголок.

– Если это такой способ в последний момент снискать мое расположение, то церковь не самое подходящее…

– Почему ты мне не перезваниваешь? – спросила я.

Война не повлияла на способность Дэвида хорошо одеваться. Стиль у него был классический, на грани пижонства – пышный шейный платок и пальто из верблюжьей шерсти, с идеальной окантовкой карманов.

– А ты когда в последний раз шла мне навстречу?

– Мне просто нужно, чтобы ты позвонил кому-нибудь по поводу…

– Кэролайн, изменить квоты может только Конгресс.

– Дэвид, ты занимаешь влиятельную позицию.

– Чтобы повлиять на что?

– Сегодня утром Рожер завернул еще один корабль. Из Гавра. Половина пассажиров – дети. Если бы ты мог только…

– Эта страна не желает принимать иностранцев.

– Иностранцев? Половина населения этой страны осела здесь всего одно поколение назад. Дэвид, как ты можешь позволить оставлять людей на погибель?

Дэвид взял меня за руку:

– Ки, послушай, я знаю, Пол в Европе попал в очень тяжелую ситуацию…

Я выдернула руку.

– Речь не об этом. Как можно просто сидеть сложа руки и ничего не предпринимать? Это мерзко.

К маме, Бетти и Салли подошел пастор Брукс. Пастор перекрестил живот Салли, из-за чего она стала еще энергичнее обмахиваться программкой.

– Кэролайн, идет война. Лучшее, что мы можем сделать для этих людей, – это победить.

– Это все пустая болтовня. И ты прекрасно это понимаешь. Семидесяти тысячам румынских евреев отказано в убежище. Скольких еще мы отошлем обратно на верную смерть?

Пастор посмотрел в нашу сторону, и Дэвид увлек меня подальше в тень.

– Кэролайн, это долгий процесс. Каждая виза подвергается тщательной проверке. Нацистские шпионы могут проникнуть в страну под видом беженцев. Это делается в интересах Соединенных Штатов.

– Это антисемитизм. Я помню времена, когда ты был способен принять правильное решение.

– Братец, дорогуша! – позвала Бетти.

Дэвид вытянул указательный палец, как бы говоря: «Еще минуту».

– Давай признаем, если бы ты не втрескалась, как школьница, в твоего женатого любовника, ты бы вернулась в Молодежную лигу и вязала носки для солдат.

– Я забуду о том, что ты сейчас сказал, если пообещаешь…

– Дэвид, иди сюда, – снова позвала брата Бетти.

– Ладно, я спрошу.

– Дай слово.

– Господи, даю. Теперь ты счастлива?

Я улыбнулась:

– Да.

Мне показалось, что лицо у Дэвида стало грустным. Сожалеет о том, что мы расстались? Но это длилось всего секунду, так что я, возможно, ошиблась.

Мы вернулись к остальным и увидели, что мама и Бетти аккуратно усаживают Салли на скамью в последнем ряду. Пастор Брукс походил на встревоженного не на шутку папашу, мама послала мальчика из хора на поиски таза. Крик Салли эхом разлетелся по церкви, а мама скатала пальто и положила его бедняжке под голову.

– Господи, – проговорил потрясенный Дэвид.

Бетти подбежала к брату и потащила его за руку.

– Иди же сюда. Она вот-вот родит. В больницу Святого Люка уже не попадем.

Да, к подаче жаркого он точно не успевал.

Рождество сорок третьего оказалось для нас с сестрой особенно тяжелым. Зузанна страшно исхудала, а без мамы и Луизы праздновать было нечего. От папы уже давно не приходили ни письма, ни посылки.

Жив ли он?

Дневное построение отменили, чтобы охрана могла устроить себе праздник. Зузанна лежала рядом со мной. Сестра так отощала после приступа дизентерии, что сквозь тонкое одеяло было видно, как выпирает бедренная кость. Как доктор, она понимала, что происходит, и объясняла мне, как надо действовать. Девочки сумели принести для нее из кухни соль и чистую воду, но ничего не помогало. Многие заключенные делились с «кроликами» бесценными продуктами, но без посылок из дома мы очень скоро стали похожи на ходячих скелетов.

Зузанна спала на боку, сцепив руки под подбородком. Я дремала, прижавшись грудью к ее спине, и дыхание сестры было моей единственной радостью. Женщины в блоке проголосовали за то, чтобы нам с сестрой, так как мы обе были из «кроликов», выделили свои койки. Это очень щедрый жест, ведь на некоторых койках спали по восемь заключенных! Русские заключенные, в основном попавшие в плен врачи и медсестры, были особенно добры к нам. Это они организовали голосование. Анис подарила нам на Рождество кусок чистого, без вшей, одеяла, которое раздобыла на сортировке трофеев, и я обернула им ступни Зузанны.