С одной стороны, конечно, воспоминания Барзака грешилисвойственным многим мемуаристам недостатком – главным, первым, единственным исамым близким другом Асверуса он, как легко догадаться, провозглашал себя, авсех прочих честил интриганами, завистниками, шапочными знакомыми ипаразитирующими на гении проходимцами. В его интерпретации, чуть ли не онсамолично подсказал Асверусу написать «Лилию и льва», весь Арантальский цикл,«Поэму о море» и сборник лесных баллад. Именно ему якобы Асверус первому читалвсе новые стихи, отправляясь ради этого затемно через всю Латерану. И такдалее…

С другой же… Во всем остальном, что давно признано былокнижниками, маркиз оставался внимательным наблюдателем и надежным свидетелем,собравшим массу интересных подробностей. В тех случаях, когда дело не касалосьего пунктика, на Барзака можно было всецело полагаться, как на достовернейшийисточник – с чем давно согласился весь ученый мир.

Сам по себе Барзак был полным нулем – великосветскийграфоман, примазавшийся к Кагинарскому кружку поэтов, автор ужасающих виршей,которые издавал опять-таки за собственный счет самым роскошнейшим образом, зачто служил многолетним предметом насмешек подлинных ценителей стихосложения. Нопри всем при том человеком он был неплохим – недалекий, но добродушный, многопомогал деньгами не блещущим достатком стихотворцам, а иных благодаря своимпридворным связям вытаскивал из разных неприятностей. Асверус с ним и в самомделе приятельствовал и даже посвятил маркизу полдюжины шутливых стихотворений иэпиграмм.

Вот только слог, слог… Как и следовало ожидать…

«Ничто в тот солнечный день не предвещало, что еще до вечераужасная трагедия, обрушившись на город, словно зазубренный серп усердногоземлероба на спелый колос, вырвет из рядов живущих славу ронерской поэзии,неугасимый ее светоч, друга моего Асверуса, столько лет дарившего меня самымтеплым приятельством, так что был я и поверенным его сердечных тайн, и первым слушателемгениальных строф, и содружником в приключениях иных…»

Сварог, найдя нужное место, читал внимательно, медленно.Если перевести все на нормальный человеческий язык, не отягощенныймелодраматическими декламациями и велеречивыми оборотами, дело выгляделоследующим образом: зайдя по какой-то надобности в портовый кабачок «Пьяныйкарась» в Равене, маркиз неожиданно обнаружил там Асверуса, сидевшего в темномуглу, с надвинутым на глаза бадагаром. У Барзака хватило благоразумия не оратьприветствия во всю глотку, привлекая внимание окружающих, он рассудил на свойнезатейливый манер – решил, что Асверус заявился сюда ради какой-толюбовной интрижки и желает остаться незамеченным. Дело, в общем, было знакомоедля золотой молодежи, и Барзак подсел к другу тихонечко, крайне деликатноосведомившись: быть может, его присутствие здесь не желательно?

Асверус, однако, сказал, что все обстоит совсем не так идаже обрадовался появлению приятеля (хотя определенно не так горячо, как о томповествовал маркиз). Барзаку показалось, что с поэтом произошла какая-тосерьезная неприятность: Асверус был «мрачен, угрюм, сосредоточен, весьпоникший, как сорванный цветок, и хмурая тень лежала на его высоком челе».В какой-то момент маркиз заподозрил даже, что приятель опасается слежки –так он держался. Однако на прямой вопрос Асверус с вялой улыбкой («показавшейсямне насквозь деланной, из дружеской вежливости лишь вымученной») ответил, чтомаркиз преувеличивает, и все обстоит не так уж плохо – приступ меланхолии,вот и все, с каждым может случиться. Разговор упорно не клеился, даже простягаБарзак вскоре почувствовал, что друг чем-то не на шутку озабочен и хочетостаться один. И откланялся.

Через несколько часов Асверус был убит – кто-то в толпевозле Брахилейской ярмарки ударил его кинжалом в сердце и ускользнулнезамеченным, окружающие так и не поняли сначала, отчего молодой дворянин вдругрухнул на мостовую, полагали, споткнулся или перебрал, только когда доброхотыперевернули его на спину и стали расстегивать кафтан, чтобы облегчить дыхание,обнаружили рану…

Барзак, как он сам подробно излагал далее, попытался хотьчто-то выяснить, но не особенно преуспел. Разузнал лишь, что Асверус тем утромвъехал в Равену по Атрайской дороге (со стороны Каталауна, отметил Сварог), водиночку, верхом. За тридцать лет, прошедшие с тех пор до написания мемуаров,Барзак так и не приблизился к разгадке – добросовестно пересказал все имевшиехождение версии, он признался, что лично ему они кажутся имеющими мало общего систиной, «навсегда окутанной непроницаемым мраком неизвестности, как бы ниизощрялись в догадках все будущие поколения, сколько их ни будет насчитыватьсяпод этим солнцем».

Сварог отложил книгу на столик, вздохнул. Бедняга Барзак таки не узнал, что «навсегда» съежилось до сотни с лишним лет. Всего-то пятьпоколений сменилось на земле. Тайна разгадана наконец, но принесла с собойдругие. Как ему удалось уцелеть, когда выброс радиации уничтожил все живое вдолине? Не могло же так случиться, что Асверуса там не было? Чушь какая… Он долженбыл там быть, командовать всем…

Одно Сварог уже выяснил совершенно точно, прилетев с озера –никто, кроме Асверуса, не вернулся с берегов Гиуне. Абсолютно все военные,отправившиеся с ним, значились в штабных реестрах как «выбывшие по причинесмерти» – без каких-либо разъяснений. А ведь правила делопроизводства требовалинепременно указать причину – естественная кончина, смерть на войне,случайная гибель в мирное время… И так далее.

То же самое с инженерами и мастеровыми – все до одногоони значились вычеркнутыми из Книг Сословия и гильдейских списков «по причинепреждевременной кончины». И никаких подробностей. А впрочем, вряд ликто-то доискивался подробностей, даже родные – всем стало не до того,когда погибла королева, сменился король на троне, началась война, Латеранузаняли соседи… Хватало других, более насущных забот. В частности…

Дверь спальни распахнулась, Сварог встрепенулся от такогонахальства, машинально сунул руку под подушку, но тут же расслабился, разжалпальцы. В круге света от лампы появилась Мара, соизволившая наконец-тообъявиться из дальних странствий, свежая, энергичная, ухмылявшаяся во весь рот.Она окинула взором широкую королевскую постель, всех в ней наличествующих,улыбка стала еще шире:

– Развлекаетесь, ваше величество? Мало вам было, чтонекогда совратили меня, юную и неопытную? Это, я так понимаю, очередная жертвавашего сластолюбия? – Она деланно нахмурилась. – Или наоборот, змеейпробравшаяся на мое место прожженная авантюристка?

Сварог не спрашивал, как ей удалось войти – он сам далратагайцам соответствующий приказ, настрого наказав, что на Мару нераспространяются никакие ограничения. Табунщики, кстати, не то чтобы еепобаивались, но относились вопреки своим обычным взглядам на роль женщины вобществе с заметным уважением – звериным чутьем сразу просекли, что созданиеэто хоть и юное, но непростое…

Рядом со Сварогом послышался испуганный писк. Он покосилсятуда. Бедняжка балерина прямо-таки оцепенела, даже не пытаясь натянуть на себяпокрывало: она прекрасно знала, какие отношения связывают короля с даннойособой, слышала кое-что об этой самой особе и, без сомнения, ждала теперь длясебя если не смерти лютой и немедленной, то уж по крайней мере классическойсцены ревности с тасканьем за волосы и оплеухами…