Черчилль уже не был способен на такую интеллектуальную гибкость, отчасти потому, что устал, но также из-за ощущения, что его со всех сторон блокировали американцы. К концу лета 1944 г., когда армии союзников продвигались к Германии, янки стали пользоваться новой тактикой, вежливо принимая к сведению советы британских союзников и игнорируя их. «До июля 1944 г. слово Англии имело значительный вес, – отметит Черчилль через десять лет. – После этого я видел, что важные решения принимает Америка»[872].

Черчилль узнал это на горьком опыте в то лето, когда американцы снова и снова отмахивались от его протестов против разработанной ими операции «Драгун». Ее план предполагал вторжение в южную Францию и продвижение на северо-восток для воссоединения с войсками, высадившимися в Нормандии. Ранее Черчилль был прав, предпочитая атаковать нацистов по периферии, поскольку это давало русским причину продолжать участвовать в войне. Однако к середине 1944 г. союзники были уже достаточно сильны, чтобы наступать в сердце Европы. Время ударов по периферии прошло.

Черчилль давно уже предпочитал ориентироваться на фактическую ситуацию, потому что она поддерживала его стратегическое видение. Теперь факты были против него, и он, очевидно, не знал, что делать.

В своих мемуарах он преподносит эту проблему, утверждая, что вопрос об операции в южной Франции «ознаменовал первое серьезное расхождение в большой стратегии между нами и нашими американскими друзьями»[873]. План не понравился ему, в частности, тем, что требовал перебросить войска союзников из северной Италии. С его стороны это было нерационально, поскольку на итальянском фронте сложилась патовая ситуация. Даже если бы оборону немцев удалось прорвать, союзники, двинувшись на север, столкнулись бы с другими немецкими войсками, надежно укрепившимися в альпийских ущельях. Кстати, Сталин привел этот аргумент восемью месяцами ранее: на Тегеранской конференции едва ли не первым его высказыванием стал настоятельный совет отказаться от этого плана. С советской точки зрения, сказал он, Италия не «подходящее место для попытки развить наступление на Германию; этому мешают Альпы, которые служат почти непреодолимым барьером»[874]. Разумеется, не исключено также, что Сталин не хотел, чтобы войска союзников продвигались к тем частям Восточной Европы, на которые он положил глаз, а вскоре занял и подчинил себе.

Черчилль долго и упорно противился операции на юге Франции, отправляя многочисленные письма Рузвельту и его советникам. «Нет сомнений, – утверждал он, – что наступление вверх по долине Роны, начавшееся в конце августа, легко может быть блокировано и остановлено»[875]. Через несколько недель он вновь отправил телеграмму Ф. Д. Р., «умоляя» его отменить приказ о наступлении. Он обрабатывал Эйзенхауэра, предсказывая, что операция «Драгун» потерпит фиаско, подобно высадке в Анцио, где войска союзников увязли на долгие месяцы. «Айк сказал “нет” и повторял “нет” весь вечер, в конце концов сказав “нет” во всех формах, существующих в английском языке», – записал в дневнике офицер-порученец Эйзенхауэра[876]. Тогда Черчилль стал обвинять американцев в «давлении», грозя подать в отставку из-за несогласия с операцией «Драгун».

Ни тогда, ни позже он так и не признал, что операция на юге Франции была успешной. Она осложнила положение немцев и во Франции, и в Италии. При высадке войск в середине августа 1944 г. в Нормандии американцы встретили на удивление слабое сопротивление прежде всего именно потому, что немцы были вынуждены обороняться на разных фронтах. В течение месяца американцы преследовали отступающего противника от Французской Ривьеры почти до того места, где сходятся границы Франции, Швейцарии и Германии. Там наступающие части соединились с армией Паттона. Возможно, Черчиллю, как и Монтгомери, еще предстояло осознать, как быстро может продвигаться моторизованная армия США.

Если в начале войны он отличался гибкостью ума, то теперь был вздорным и придирчивым. «До сих пор это производило эффект, противоположный тому, что было задумано», – продолжал он настаивать после высадки войск[877].

Даже в мемуарах, написанных несколько лет спустя, Черчилль отказывался признать факты. Он утверждал, что, даже если бы операция «Драгун» освободила средиземноморские порты, например Марсель, «это не помогло бы, потому что произошло бы слишком поздно. Именно так и получилось, и уже в 1944 году было понятно, что так будет»[878].

На самом деле, как отмечают историки Уильямсон Мюррей и Алан Миллетт в своей великолепной истории Второй мировой войны, «американцы были правы»[879]. С точки зрения логистики захват южных портов Марселя и Тулона «стал поистине даром небес для снабжения войск США, сражавшихся на границе Германии осенью и зимой 1944–1945 гг., тем более что союзники не могли использовать порт Антверпена вплоть до декабря». Марсельский порт почти не пострадал, как и железнодорожные пути к нему – в отличие от железных дорог северной Франции, разбомбленных при подготовке к высадке десанта в Нормандии. В 1944–1945 гг. четверть объема всего снабжения союзников в Западной Европе поступало морем в порты юга Франции[880], откуда грузы быстро доставлялись на фронт по железным дорогам. К декабрю 1944 г. союзники ежемесячно получали 501 тысячу английских тонн[881] грузов через Марсель и соседние порты[882], в два раза больше, чем через все порты севера Франции. Черчилль был слаб в логистике, возможно, это одна из причин, по которой Антверпен так долго оставался в руках немцев.