Возможно, поэтому их отношения подлежат некоторой переоценке. Это нельзя назвать дружбой в привычном понимании. Скорее, это было удивительно тесное взаимодействие двух мировых лидеров в пору кризиса. Они, очевидно, почувствовали друг в друге что-то родственное. Что происходит, когда встречаются два выдающихся оратора? Возможно, они замолкают и обращают внимание друг на друга. По словам Роберта Шервуда, биографа Гарри Хопкинса: «Черчилль был одним из немногих людей, к которым Рузвельт давал себе труд прислушиваться, и наоборот»[899].

Некоторые из людей, близких Черчиллю, пришли к заключению, что премьер-министр недооценивал президента, и в результате тот его переиграл. Сэр Десмонд Мортон, долгое время работавший советником Черчилля, был убежден, что полуамериканское происхождение Черчилля могло «заслонить от него тот факт, что цель Рузвельта – сокрушить Британскую империю, в чем он и преуспел»[900].

Однако такой взгляд не основан на исторических фактах. Упадок Британской империи начался за много десятилетий до появления на политической сцене Рузвельта. Британия перестала доминировать в промышленной сфере к концу XIX в., лишилась огромных людских ресурсов в сражениях Первой мировой и истратила оставшиеся деньги в ходе Второй мировой войны.

Более того, ее промышленность занималась медленным самоудушением. Управляемые наследниками, более заинтересованными в выжимании прибылей, чем в инвестициях в развитие, «британские фирмы были не способны перенять передовые технологии»[901], – заключает историк бизнеса Альфред Д. Чендлер – младший. Результаты блестящих исследований британских университетских ученых не доходили до фабрик. Британия возглавила Первую промышленную революцию угля и пара, но, можно сказать, пропустила Вторую промышленную революцию конца XIX – начала XX вв., основанную на нефти, химии, металлах, электричестве, электронике и легком машиностроении, например автомобилестроении. К концу 1940-х гг. Англия не имела ни империи, ни экономики, способной конкурировать с экономиками других ведущих мировых игроков. По словам Коррелли Барнетта, к окончанию Второй мировой войны британцы «уже написали всеобъемлющий сценарий послевоенного отката Британии на пятое место в свободном мире в качестве индустриальной державы, выпуск промышленной продукции которой составлял лишь две пятых от западногерманского»[902]. Отметим, что с 1977 по 1995 г. Барнетт был хранителем архива Черчилля в Кембриджском университете.

Единственное, что вселяло в Черчилля энергию на этом этапе войны – это поездки на фронт. В марте 1945 г. он испытал восторг, стоя на мосту через Рейн в Германии. Генерал Уильям Симпсон, скромный техасец, несправедливо забытый член высшего военного командования Америки в войне, запаниковал: «Премьер-министр, впереди снайперы, они обстреливают обе стороны моста, а теперь принялись и за дорогу позади вас. Я не могу взять на себя ответственность за ваше пребывание здесь и вынужден попросить вас уйти»[903]. Черчилль в раздражении вцепился в сломанную балку моста и сердито оглянулся на Симпсона; однако, позволив себе эту выходку, уступил и без возражений покинул опасное место. Этот эпизод показывает живущего в Черчилле «внутреннего ребенка»[904], по замечанию Вайолет Бонэм Картер. Нельзя также отделаться от мысли, не чувствовал ли Черчилль, что у него осталось мало дел на земле и что быть застреленным на передовой означало бы красивый уход со сцены.

Насколько сдал Черчилль? К тому времени, когда его пришлось уводить с моста через Рейн, довольно сильно. Это подтвердила его последняя важная речь о европейской войне, произнесенная 13 мая 1945 г. Он был в наихудшей форме. Прошло ровно пять лет с тех пор, как он произнес великолепную речь о «крови, тяжелом труде, слезах и поте», и он был уже не способен на ораторские высоты, которых тогда достиг.

В мае 1945 г. он начал выступление словами: «После различных эпизодов, случившихся на прошлой неделе, стало ясно, что на данный момент ситуация развивается замечательно». Казалось, он думает о чем-то другом.

Затем, выступая по важнейшему в истории поводу, он отвлекся на ненужный выпад в адрес нейтрального ирландского правительства президента Имона де Валеры: «Со сдержанностью и уравновешенностью, которым, замечу, в истории найдется мало аналогий, правительство Его Величества ни разу не применило силу по отношению к ним [ирландцам], хотя временами это было бы весьма легко и естественно, поскольку мы позволили правительству де Валеры заигрывать в свое удовольствие с немцами, а позднее с японскими представителями»[905].

На протяжении всей войны одной из сильных сторон Черчилля было умение нравственно и эмоционально оказываться на высоте положения, но в этот эпохальный момент он не справился с этой задачей. Злость по отношению к маленькому нейтральному соседу, жестоко подавляемому Англией, едва ли была подходящей темой для речи выдающегося английского лидера по поводу победы, которая предопределит будущее мира. Бессвязность его выступления наводит на мысль об импровизации. Честно говоря, у Черчилля была причина с глазу на глаз поблагодарить де Валеру. В начале войны Британия хотела разместить в Ирландии противолодочные самолеты и корабли. Некоторые историки полагают, что, если бы ирландское правительство лучше разыграло эту карту, то убедило бы Черчилля предоставить Ирландии контроль над Северной Ирландией в обмен на разрешение создать базы, с последующим вступлением в войну на стороне Британии. Черчилль, вероятно, разозлился из-за того, что де Валера, следуя дипломатическим условностям, двумя неделями раньше выразил от имени ирландского правительства соболезнование Германии в связи со смертью Гитлера.

Приближаясь к концу этой странной речи и заглядывая в будущее, Черчилль несколько выровнялся. В одном пассаже, звучащем по-оруэлловски, он предупредил: «Нам, жителям Европейского континента, предстоит проследить, чтобы простые и достойные цели, ради которых мы вступили в войну, не были отброшены или упущены из виду в месяцы, которые последуют за нашим успехом, и чтобы слова “свобода”, “демократия” и “равноправие” не утратили свое истинное значение, в котором мы их понимаем»[906]. Скоро он вернется к этой теме в речах в Лондоне и Миссури, предупреждающих о том, что Европа отныне разделена «железным занавесом», за которым люди вынуждены бояться «стука полицейского в дверь»[907].