Не исключено, что раздражение Черчилля из-за операции «Драгун» заставило его упустить ряд возможностей. Летом 1944 г. его выдающийся ум мог переключиться на более крупные проблемы послевоенного мира. Например, как противодействовать вероятному захвату Россией Восточной Европы? В частности, можно ли было помочь Польше? Эти вопросы были достойны его интеллектуальных возможностей. Но может быть, они были настолько масштабными или трудноразрешимыми, что он предпочел направить свои силы на второстепенный вопрос о высадке десанта на юге Европе.

По мере того как все отчетливее проступали контуры послевоенного мира, Черчилль становился все мрачнее, впадая в хандру, которую принято называть «тоска зеленая»[883]. За ланчем в августе 1944 г. он сказал Вайолет Бонэм Картер: «Мир, который открывается нам, ужасен»[884]. В тот вечер она записала в дневнике: «У. произвел на меня впечатление очень усталого человека… Главное, я не почувствовала восторга близящейся победы, который ожидала увидеть».

Через несколько недель он мрачно сказал своему врачу: «Я не верю в этот дивный новый мир»[885].

Когда-то этот человек глубоко вникал во все подробности, связанные с войной, теперь порой казалось, что эта тема ему наскучила. В сентябре 1944 г. во время встречи в верхах в Квебеке один из секретарей пытался ознакомить его с планами зон оккупации Германии в момент, когда Черчилль принимал ванну. Он с удивлением наблюдал, как премьер-министр время от времени с головой уходил под воду, становясь «глухим к некоторым фрагментам текста»[886].

Британцы склонны дуться, если их отодвигают на второй план. Уныние генерала Брука осенью 1944 г. выразилось в утверждении, что усилия союзников тормозили «два главных фактора… a) американская стратегия и б) американская организация»[887]. Это было не просто брюзжание, а неверная оценка реалий войны. Видящиеся ему проблемы Брук предлагал решать следующим образом: «Мы должны забрать руководство у Эйзенхауэра»[888]. Сама вера в возможность этого свидетельствовала об элементарном непонимании соотношения сил двух стран. Как плохо Брук понимал американцев, показывает запись об Эйзенхауэре, сделанная им в это время для себя. Успех наступления союзников на Германию, считал он, «полностью зависит от того, насколько Монти сумеет справиться с ним»[889]. Похоже, Брук не подозревал, что Эйзенхауэр терпеть на мог Монтгомери, не доверял его суждениям в отношении военных действий, возмущался его неспособностью освободить критически важный бельгийский порт Антверпен, видел его непонимание того, как действуют на фронте американцы, а вскоре и всерьез задумался о его отстранении, – это было во власти Эйзенхауэра. Это Айк справлялся с Монти, а не наоборот.

Подобные проявления язвительности не были редкостью в первые недели и месяцы после высадки десанта в Нормандии. В октябре 1944 г. генерал-лейтенант сэр Генри Поунелл, старший британский офицер в Азии, записал в дневнике, что американцы являются «очень сырой, незрелой и необразованной нацией, не имеющей никакого представления о том, как себя вести»[890]. Что любопытно, Поунелл позднее помогал Черчиллю написать шесть томов воспоминаний о войне, но, похоже, никак не повлиял на описание англо-американских отношений.

В начале 1945 г. Брук, высший военный советник Черчилля, находил, что тот «выглядит очень старым, очень непоследователен в мыслях, и глаза у него вечно на мокром месте»[891]. Действительно, Черчилль был изнурен умственно и физически.

Старому мировому порядку приходил конец. В феврале Черчилль в последний раз увиделся с Рузвельтом на борту корабля ВМФ США «Куинси» в гавани Александрии в Египте после Ялтинской конференции. «Я чувствовал, что его связь с жизнью совсем ослабла», – писал Черчилль[892]. Через два месяца Ф. Д. Р. умер.

По непонятной причине Черчилль, часто и легко пускавшийся в путь во время войны, решил не присутствовать на похоронах Рузвельта, ссылаясь на загруженность делами в правительстве. Это объяснение не внушает доверия, если вспомнить, как он носился по всему свету в годы войны. Похоже, Черчилль решил, что после пяти лет заискиваний перед американцами настало время им прийти к нему. «Я думаю, было бы хорошо, если бы президент Трумэн приехал сюда», – написал он в записке королю, в которой объяснял, почему принял решение воздержаться от поездки в Америку[893]. Затем, несмотря на заявления о неотложных государственных делах, он отправился на уик-энд за город и так увлеченно танцевал со своей дочерью венский вальс, что у него закружилась голова, он сказал «стоп» и упал на стул[894]. Один член парламента, видевший Черчилля примерно в это время, сказал, что тот кажется «поразительно безразличным»[895] к смерти Ф. Д. Р.

Врач Черчилля Чарльз Уилсон подозревал, что Черчилль подустал от Ф. Д. Р. «Умонастроение Рузвельта – я имею в виду его погруженность в социальные проблемы и в права обывателя – не вызывало отклика у Уинстона. Война – единственное, что было между ними общего»[896]. Уилсон считал, что Черчилля больше занимал Сталин, «типаж, который Уинстон прежде не встречал; он интересовал его, несмотря на его намеренную грубость и резкую речь… Этот человек поразил его воображение». В 1947 г. Черчилль в разговоре с Уилсоном назвал Рузвельта «человеком, не имевшим вообще никаких идей»[897].

Рой Дженкинс в биографии Черчилля пришел к тому же выводу. «Вероятно, эмоциональная связь между Черчиллем и Рузвельтом никогда не была такой тесной, как было принято считать, – заметил он. – Это было, скорее, ситуативное партнерство и выгода, а не дружба двух личностей»[898].