Светские же либертариацы, как и агностики, в целом если не были от Рэнд в восторге, то по крайней мере не раздражались. Мюррей Ротбард без колебаний встал на сторону Рэнд. На него «Атлант расправил плечи» произвёл сильное впечатление, а его прежнее мнение о Рэнд просто исчезло. Он начал приходить на еженедельные собрания в её квартире и принимать участие в терапевтических сеансах Натаниэля Брэндена. Как бы доказывая Рэнд свою преданность, Ротбард взялся за рассылку писем по поводу Рэнд и её книги. С их помощью он выразил своё недовольство Уиттакеру Чемберсу, а также другим людям, негативно воспринявшим «Атлант расправил плечи», начав рекомендовать его многим из тех, кому отправлял письма. Людвиг фон Мизес также похвалил книгу, написав Рэнд, как сильно ему понравилось её читать. Содержание романа потакало его скрытой симпатии к элитизму. С чувством восхищения он написал Рэнд: «В тебе есть смелость говорить народу то, что не говорил ему ни один политик: вы – низы, и все подвижки вашего положения, которые вы воспринимаете как должное, происходят благодаря стараниям людей, которые лучше вас»[368]. Он пригласил Рэнд на свой семинар в качестве почётного гостя.

Роберт ЛеФевр, либертарианец-радикал и основатель анархистской «Школы свободы», с упоением наблюдал за развитием полемики. В письме к Роуз Уайлдер Лейн он утверждал: «Атлант», очевидно, взбудоражил добросердечных. Может, дело в масштабе, может, в бесстрашии, может, во взгляде на секс, а может, в антирелигиозности. И хотя, скорее всего, прочитав роман, я решу, что мне не понравилось, сейчас он мне нравится». Когда же он завершил его чтение, то сказал друзьям, что рецензия Чемберса несправедлива. Роуз Уайлдер Лейн по-прежнему сомневалась в важности трудов Рэнд. Она переживала, что «разворот на религию – самая опасная тенденция… Но чужеродный атеизм Айн Рэнд с его восхвалением разума и элиты знати, продуктивных людей и отвращением к человеческим существам, к «массам», явно не ответ церкви»[369]. Труды Рэнд расставили акценты на отличиях, разделявших либертарианцев и консерваторов.

В то время, когда в колонке писем читателей National Review свирепствовали споры, Рэнд переживала свои самые мрачные дни. Она погрузилась в глубокую депрессию и плакала почти каждый день одна в своей квартире. Такого рода разочарование было, вероятно, неизбежно после долгого пути к публикации, а длительный приём бензедрина лишь повысил эмоциональную неустойчивость Рэнд. Она сосредоточила своё внимание на отсутствии интеллектуального признания. Рэнд отчаянно хотела, чтобы её почитали как наиболее значимого мыслителя Америки. «Коллектив» удовлетворял её потребность в том, чтобы быть наставником и авторитетом, но не давал ей похвалы со стороны равных ей представителей интеллигенции. Рэнд нравилось быть влиятельной, но, помимо этого, она и сама хотела кем-нибудь восхищаться, устремлять взгляд наверх, как Говард Рорк. Нейтан и Алан Гринспен смогли добиться её расположения именно потому, что учили разбираться в психологии и экономике, сферах деятельности, в которых Рэнд почти не ориентировалась. Покровительство Мизеса было хорошо, но его было мало. Она уже считала его одним из своих сторонников, к тому же за пределами либертарных кругов он был не очень влиятелен. Напрямую в своей разочарованности Рэнд призналась только Фрэнку, Нейтану и Барбаре, хотя её боль чувствовал и весь «Коллектив».

Поиски признания в интеллектуальных кругах были обречены с самого начала. Дело было не только в непопулярности её политических взглядов. Спустя пять лет после выхода «Атланта» Милтон Фридман выдвинул подобные противоречивые идеи в своём труде «Капитализм и свобода», но с меньшими потерями для своей репутации в академических кругах. Сотрудничество с Чикагским университетом и научная работа в области экономики оградили его от нападок, которым подверглась Рэнд[370]. Она не занимала никаких постов в академических кругах и не проходила никакого обучения, помимо трёх курсов в Петроградском университете. И всё же в отношении восприятия новой книги дело было в выборе ею стиля, нежели формы. Романтическая история Рэнд с сильным политическим посылом и утрированными контрастами между добром и злом как способ подачи серьёзных идей уже безнадёжно устарела. «Атлант расправил плечи» был пережитком прошлого, напоминавшего о социалистическом реализме, с картонными персонажами в услужении глобальной идеологии.

Однако самым значительным препятствием на пути Рэнд к своему месту среди интеллигенции был её враждебный настрой. Карикатуры в «Источнике» давали хорошее представление о её мыслях. В «Атланте» она редко упускала возможность огрызнуться на «паразитов, сидящих в льготных аудиториях и живущих за счёт выгод, которые приносят умы других людей». Отводя разуму особое место, Рэнд винила своих современников из интеллектуальных кругов во всех бедах в мире, и в особенности в развитии социального государства. То, что многие выдающиеся умы поддерживали коммунизм и социализм, это правда, но Рэнд вышла далеко за пределы стандартной консервативной риторики, говоря о вероломных умниках. Особенно сильно её выводили из себя преподаватели в колледжах, «тихие, осторожные фанатики, обитающие в университетских аудиториях, которые за неимением достаточной квалификации для ответа на зов разума наслаждаются тем, как калечат молодые умы, вверенные их попечительству» (923). Казалось, ничуть не меньше её обижает тот факт, что аристотелевская логика уже потеряла в студенческих кругах Америки прежний авторитет. Даже учёные, например Роберт Стэдлер, бросились критиковать труды Рэнд. Было непонятно, есть ли вообще хоть один ныне живущий интеллектуал, чьё одобрение Рэнд приняла бы.

Она шла против мощного течения, не столько политического, сколько интеллектуального. «Атлант расправил плечи» был опубликован ровно по окончании великой эры построения системы. Устав от коммунизма, фашизма и двух мировых войн, интеллигенция прежде всего не испытывала интереса к какой-либо идеологии. В книге Дэниела Белла «Конец идеологии: об истощении политических идей в 1950-х гг.» эти настроения отображены особенно хорошо. Объективизм Рэнд, абсолютно целостная, рациональная, атеистическая философская система, подаваемая в романе из тысячи страниц, попросту не была самой авторитетной из всех, на которые интеллигенция обращала внимание в 1957 г.[371] Тех, кто был достаточно любопытен, чтобы её исследовать, отталкивали нападки Рэнд на университетских профессоров и интелигенцию в целом.