– Роберт, какие еще там названия? Роберт!

– Ой, прости, зачитался. Бодлер поистине великолепен. Мое любимое? Боже, так сложно выбрать…

– Дайте подумать…

– Любое, просто назови одно. Любое, одно.

– Так тяжело выбрать.

– Я не спешу, – сказал профессор, растягивая губы в улыбке.

– Сафические очень хороши, но тебе их читать не подобает. Они подверглись цензуре в первоначальном издании, считавшимся порнографическим. Думаю, они таки на самом деле порнографические…

– Черт возьми, Роберт, мне нужно название!

– Понял…

– La Fin de la Journée, Конец дня, – выпалила Кади, как только Роберт произнес слова у нее в голове.

– О, – выдохнул Хайнс, сдаваясь; кошачья лапа, наконец, выпустила мышиный хвост. – С нетерпением жду возможности почитать вашу работу.

Оказавшись в коридоре, Кади сдернула с себя свитер. Футболка прилипла к спине от пота. Кади склонилась попить из старого бронзового питьевого фонтанчика, не обращая внимания на его настораживающий зеленоватый оттенок. Холодная вода с металлическим привкусом лишь вычленила мысли еще четче: Хайнс определенно заподозрил неладное. Он знал, что она неспособна на такой анализ. Она ужасная лгунья и всегда такой была. И все же она не совсем солгала. Эти мысли исходили, как профессор выразился, из ее головы. А вот если бы он спросил про мозг, ну…

– Ох, черт! Надо было сказать, что твое любимое «Рыжей нищенке», понимаешь, из-за цвета твоих волос. Так бы было проще.

Кади утерла рот. Коридоры почти опустели, теперь ее ничего не отвлекало от болтовни Роберта. Кади направилась к лестнице.

– Откуда ты столько знаешь о поэзии? Я думала, ты по точным наукам.

– Может ли человек быть определен чем-то одним? Официально я специализируюсь в химии, хотя если б не заканчивал на год раньше, то перевелся бы на физику. Но я потакаю своим широким интересам – поэзия, литература и языки занимают среди них самое высокое место. Я, кажется, преуспеваю в науках с большим отрывом, и апробация имеет свои прелести, поэтому я посвятил себя не столь высоким материям, но более насущному применению критериев Бернулли, Лексиса и Пуассона. Возможно, когда-нибудь сделаю себе имя.

– Значит, ты хорош во всем.

– Неверно. Женщины. Я уже давно не ходил на свидания. Может, и никогда.

– Серьезно?

– Не надо это так говорить. У меня были возможности с es jeunes filles New Yorkaises[16] еще дома. Но я пришел к неутешительному выводу, что две женщины в Уэллсли и примерно дюжина девушек здесь, которые даже притворяются, что положили на меня глаз, вызывают сочувствие.

– Дюжина?

– Ну, я не то чтобы их считал.

– Правильно, потому что у тебя голова не для чисел.

– Ха. Ха. Ну разве мы не умнички?

Кади улыбнулась. Парень, поднимавшийся по лестнице, принял улыбку на свой счет и подмигнул в ответ. Кади покраснела, вспомнив, что разговаривает с призраком, как полоумная. Но это не значило, что она хотела прекратить.

– Сомневаюсь, что у тебя все так плохо с женщинами. Со мной же ты отлично ладишь.

– Это потому, что у меня нет к тебе романтического интереса.

Кади фыркнула.

– Ладно, ты все-таки плохо ладишь с женщинами.

– Не потому что ты непривлекательна! Мое сердце занято.

– Чем?

– Кем, – поправил Роберт.

– Ну скажи.

– Эта женщина, этот ангел, чья кабинка для индивидуальной работы в Уайденере находится рядом с моей. Я любуюсь на нее, в то время как должен изучать термодинамику. Мы никогда не разговаривали, но я посвятил ей несколько стихотворений. В своих фантазиях я называю ее мадемуазель Спиноза, в честь темы ее диссертации.

– Откуда ты знаешь, что она пишет о Спинозе, если вы никогда не разговаривали?

– Я просмотрел книги в ее отсутствие, даже прочитал несколько страниц ее работы. Она блестящая писательница. Ей бы не помешала небольшая помощь в орфографии, но я нахожу эту маленькую слабость очаровательной.

– О боже, Роберт. Вот же змей. Хватит вынюхивать и поговори с ней.

– Я никогда так не поступлю. Разговор с ней все испортит.

– Каким образом? Думаешь, она не оправдает твоих грандиозных ожиданий?

– Если бы. Боюсь, это я не оправдаю ее ожиданий.

У Кади не нашлось остроумного ответа. Он уже не в первый раз удивлял ее таким образом. Роберт был гением и осознавал это, но его академическая бравада, казалось, не распространялась за пределы аудитории. Несмотря на все его знания, иногда он казался таким юным. В этом он напоминал ей Эрика.

– Роберт, почему тебе нравится со мной разговаривать? Почему ты думаешь, что мы друзья?

– Мне кажется, я заметил в твоем горе некоторое сходство с тем, что испытал сам.

– Из-за младшего брата?

– Нет, просто застарелый недуг. Меланхолия, одиночество, довольно противоречивое отношение к собственной личности.

Кади остановилась у подножья лестницы. Ей казалось, что ее единственной проблемой были горе и сожаление из-за Эрика, что до его смерти все было хорошо. И все же Роберт был отчасти прав.

– Думаю, тебе стоит поговорить с девушкой. Ты вряд ли ее подведешь.

– Возможно. Но разве предвкушение не самое лучшее? Вот что так волнует в этом месте – оно искрит потенциальной энергией. Каждый студент несет в кармане лучшие перспективы, топливо для надежды и мечты, и мы пока не знаем, что может пойти не так. Вот почему этот университет столь славен и столь ужасен.

Кади толкнула плечом большие двойные двери Север-холла и сощурилась от яркого солнечного света бодрящего свежестью кембриджского дня.

– Это место, где судьба рождается, предрешенная и все же неизвестная.

Кади медленно спускалась по лестнице перед Север-холлом, а слова Роберта отдавались эхом в голове. Она слишком хорошо знала, что он ошибается – Гарвард не безопасная колыбель надежд и возможностей, не все столь милостиво несведущи. Перспектива грядущих страданий могла развернуться раньше, чем Роберт считал, как это и произошло с Эриком. Но как быть с ней самой? Она тоже отрицала собственное будущее? Голоса больше не казались Кади странными. Она смирилась с существованием призраков, голосов из другого измерения. Они говорят с ней, а она с ними. Ее психика балансировала на краю пропасти, и она должна была удержать себя от падения за край.