«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера уэтой ведьмы в квартире был… и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать,с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че… хоть пропаду, да узнаю!»

– А знаешь что? – вдруг обратился он к Разумихину сплутоватою улыбкой, – я, брат, сегодня заметил, что ты с утра в каком-тонеобыкновенном волнении состоишь? Правда?

– В каком волнении? Вовсе ни в каком не в волнении, –передернуло Разумихина.

– Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел так,как никогда не сидишь, как-то на кончике, и все тебя судорога дергала.Вскакивал ни с того ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа как сладчайшийледенец отчего-то сделается. Краснел даже; особенно когда тебя пригласилиобедать, ты ужасно покраснел.

– Да ничего я; врешь!.. Ты про что это!

– Да что ты точно школьник юлишь! Фу черт, да он опятьпокраснел!

– Какая ты свинья, однако ж!

– Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-гдеперескажу сегодня, ха-ха-ха! Вот маменьку-то посмешу… да и еще кой-кого…

– Послушай, послушай, послушай, ведь это серьезно, ведь это…Что ж это после этого, черт! – сбился окончательно Разумихин, холодея от ужаса.– Что ты им расскажешь? Я, брат… Фу, какая же ты свинья!

– Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б тызнал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведьотчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же, ты напомадился! Нагнись-ка!

– Свинья!!!

Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержатьсебя не мог, так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того инадо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь ивсе еще хохочут в прихожей.

– Ни слова тут, или я тебя… размозжу! – прошептал вбешенстве Разумихин, хватая за плечо Раскольникова.

Тот уже входил в комнаты. Он вошел с таким видом, как будтоизо всей силы сдерживался, чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху. За ним, ссовершенно опрокинутою и свирепою физиономией, красный, как пион, долговязо инеловко, вошел стыдящийся Разумихин. Лицо его и вся фигура действительно были вэту минуту смешны и оправдывали смех Раскольникова. Раскольников, еще непредставленный, поклонился стоявшему посреди комнаты и вопросительно глядевшемуна них хозяину, протянул и пожал ему руку все еще с видимым чрезвычайнымусилием подавить свою веселость и, по крайней мере, хоть два-три словавыговорить, чтоб отрекомендовать себя. Но едва только он успел принятьсерьезный вид и что-то пробормотать – вдруг, как бы невольно, взглянул опять наРазумихина и тут уже не мог выдержать: подавленный смех прорвался темнеудержимее, чем сильнее до сих пор сдерживался. Необыкновенная свирепость, скоторою принимал этот «задушевный» смех Разумихин, придавала всей этой сценевид самой искренней веселости и, главное, натуральности. Разумихин, какнарочно, еще помог делу.

– Фу черт! – заревел он, махнув рукой, и как раз ударил ееоб маленький круглый столик, на котором стоял допитый стакан чаю. Все полетелои зазвенело.

– Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне ведь убыток!– весело закричал Порфирий Петрович.

Сцена представлялась таким образом: Раскольниковдосмеивался, забыв свою руку в руке хозяина, но, зная мерку, выжидал мгновенияпоскорее и натуральнее кончить. Разумихин, сконфуженный окончательно падениемстолика и разбившимся стаканом, мрачно поглядел на осколки, плюнул и крутоповернул к окну, где и стал спиной к публике, с страшно нахмуренным лицом,смотря в окно и ничего не видя. Порфирий Петрович смеялся и желал смеяться, ноочевидно было, что ему надо объяснений. В углу на стуле сидел Заметов,привставший при входе гостей и стоявший в ожидании, раздвинув в улыбку рот, нос недоумением и даже как будто с недоверчивостью смотря на всю сцену, а наРаскольникова даже с каким-то замешательством. Неожиданное присутствие Заметованеприятно поразило Раскольникова.

«Это еще надо сообразить!» – подумал он.

– Извините, пожалуйста, – начал он, усиленно законфузившись,– Раскольников…

– Помилуйте, очень приятно-с, да и приятно вы так вошли… Чтож, он и здороваться уж не хочет? – кивнул Порфирий Петрович на Разумихина.

– Ей-богу, не знаю, чего он на меня взбесился. Я сказал емутолько дорогой, что он на Ромео похож, и… и доказал, и больше ничего, кажется,не было.

– Свинья! – отозвался, не оборачиваясь, Разумихин.

– Значит, очень серьезные причины имел, чтобы за однословечко так рассердиться, – рассмеялся Порфирий.

– Ну, ты! следователь!.. Ну, да черт с вами со всеми! –отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как ни в чемне бывало, подошел к Порфирию Петровичу.

– Шабаш! Все дураки; к делу: вот приятель, Родион РоманычРаскольников, во-первых, наслышан и познакомиться пожелал, а во-вторых, дельцемалое до тебя имеет. Ба! Заметов! Ты здесь каким образом? Да разве вы знакомы?Давно ль сошлись?

«Это что еще!» – тревожно подумал Раскольников.

Заметов как будто законфузился, но не очень.

– Вчера у тебя же познакомились, – сказал он развязно.

– Значит, от убытка бог избавил: на прошлой неделе ужаснопросил меня, чтобы как-нибудь тебе, Порфирий, отрекомендоваться, а вы и безменя снюхались… Где у тебя табак?

Порфирий Петрович был по-домашнему, в халате, в весьмачистом белье и в стоптанных туфлях. Это был человек лет тридцати пяти, роступониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард, сплотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенновыпукло закругленной на затылке. Пухлое, круглое и немного курносое лицо егобыло цвета больного, темно-желтого, но довольно бодрое и даже насмешливое. Онобыло бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидкимводянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому,ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой,имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьезное,чем с первого взгляда можно было от нее ожидать.

Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет донего «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другомконце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с темусиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает спервого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете,по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции с таким необыкновенноважным, оказываемым вам вниманием. Но Раскольников в коротких и связных словах,ясно и точно изъяснил свое дело и собой остался доволен так, что даже успелдовольно хорошо осмотреть Порфирия. Порфирий Петрович тоже ни разу не свел снего глаз во все время. Разумихин, поместившись напротив, за тем же столом,горячо и нетерпеливо следил за изложением дела, поминутно переводя глаза с тогона другого и обратно, что уже выходило немного из мерки.