– Как ты можешь описать свои физиологические ощущения?

– Это был кайф! – стало слышно, как несколько человекзасмеялись, то есть они беседовали вовсе не наедине. Певец отвечал охотно,вопросы его не смущали, ему нравилось рассказывать о самом себе что угодно. –Во мне все раскрывалось навстречу этому шикарному упругому заду, какраскрывается бутон розы.

– Очень романтично! Между прочим, это больше похоже наощущение женщины, – глубокомысленно заметил Бутейко, – кстати, как тыотносишься к однополой любви?

– Положительно. Но сам я, к сожалению, люблю только женщин.

– Почему к сожалению?

– Потому, что я считаю, человек должен все испытать в этойжизни.

В комнату заглянула мама.

– Илюша, иди кушать!

– Да, мамочка, сейчас, – кивнул Илья Никитич, продолжаяслушать кассету.

– Твой первый половой акт оказал на тебя существенноевлияние как на личность? – громко звучал голос Бутейко из магнитофона.

– Да, потому что у меня ничего не получилось. Я такволновался, что кончил, не успев снять штаны. Мне было двенадцать, а ей двадцатьтри. Она работала пионервожатой в лагере, – ответил певец. Илья Никитичвыключил магнитофон.

– Илюша, если у тебя опять маньяк, то ты сначала поешь, апотом прослушивай запись допроса, – сердито сказала мама, – иначе у тебяиспортится аппетит. Я пожарила куриные котлетки, иди мой руки.

Лидии Николаевне было семьдесят три года. Всю жизнь онапроработала искусствоведом в Пушкинском музее, занималась русским портретомконца девятнадцатого, начала двадцатого века. Уже пять лет она была на пенсии,но не вылезала из запасников музея, занималась научными исследованиями,работала с аспирантами-искусствоведами, писала очередную книгу. Кроме того, кней постоянно обращались за консультациями коллекционеры, новые русские,которые вкладывали деньги в произведения искусства, а также сыщики с Петровки,таможенники, словом, все, кому требовалось мнение специалиста по портретнойживописи. При этом она любила пожаловаться на слабое здоровье, и на вопрос «каквы себя чувствуете», отвечала: «Ох, не спрашивайте. Ужасно. Вчера еледоковыляла до Консерватории, там Кисин исполнял Скрябина, пришлось идти. А кудаденешься? Нельзя же такое пропустить!»

– Так что, Илюша, у тебя опять сексуальный маньяк? –поинтересовалась Лидия Николаевна, когда Илья Никитич сел за стол.

– Нет. У меня на этот раз убийство журналиста.

– А, ну тогда понятно, почему там звучали такие медицинскиеоткровения. Теперь модно вываливать на публику самые интимные подробности. Тебесколько котлет положить?

– Три. Они маленькие.

– Скажи, пожалуйста, журналист газетный или телевизионный?

– Универсальный. Мама, давай сначала поедим, – улыбнулся он,накладывая себе в тарелку квашеную капусту, – ты же сама говорила, что от этогоможет испортиться аппетит.

– Ах, универсальный? Как его фамилия?

– Артем Бутейко.

– Первый раз слышу. И что, многим были интересны егоматериалы?

– Ну, как тебе сказать? Если печатали, значит, кто-то читал.А в последнее время у него была своя еженедельная ночная программа нателевидении.

– Там он тоже обсуждал такие интимные вещи?

– Мамочка, ну почему тебя это так заинтересовало? – ИльяНикитич не спеша, с удовольствием прожевал кусок котлеты.

– Ты же почти не читаешь газет, не смотришь телевизор.

– Ну как же? Я смотрю. По каналу «Культура» иногдапоказывают неплохие передачи. Но дело не в этом. Мне кажется, в такомобостренном интересе к интимной стороне жизни есть очевидная психическаяпатология. Судя по тем нескольким фразам, которые я слышала, твой журналист былтяжело больным человеком. А больной человек мог поступить неосторожно испровоцировать кого-то даже на убийство. Он ведь имел дело с известными,влиятельными людьми.

– Да, конечно, – рассеянно кивнул Илья Никитич, – котлетызамечательные. Скажи, пожалуйста, где у нас перец?

– Не надо тебе перца, Илюша. От острого у тебя изжога. Таквот, я думаю, этого твоего журналиста могли убить, или, как теперь говорят,«заказать», за то, что он слишком глубоко влез в чью-то интимную жизнь. Ты сомной не согласен?

– Мама, те люди, которым он задавал свои бестактные вопросы,вольны были отказаться от разговора с ним.

– Тем более! Человеку свойственно намного тяжелей переживатьсобственную глупость, чем чужую бестактность и даже чужую жестокость.

– Ну, это ты, мамочка, преувеличиваешь, – хмыкнул ИльяНикитич, встал и полез в буфет.

– Илюша, если ты ищешь перец, то я его выкинула. И вообще,сядь, не перебивай меня, пожалуйста. Я ничуть не преувеличиваю. Вспомни дело оманьяке-кинорежиссере, которое ты вел четыре года назад. Вспомни ВаренькуБогданову, девочку, которая помогла следствию, выступила на суде, а потомпыталась покончить с собой. – Лидия Николаевна тяжело вздохнула. – Мы ведьвместе навещали ее в больнице. Она сказала, что самым тяжелым для нее было ненасилие, не гадость, которую ей пришлось пережить. Больше всего ее мучило то,что она сама, добровольно, пошла вместе с маньяком, согласилась войти вквартиру и даже раздеться. Ей ужасно хотелось сниматься в кино. И этого она немогла себе простить, поэтому кинулась в Москву-реку. Ей было стыдно. А стыд,Илюша, одно из самых сильных человеческих чувств.

– Не вижу связи, – пробормотал Илья Никитич и отправил в ротпоследний кусок котлеты, – при чем здесь убитый журналист?

– Странно, – Лидия Николаевна пожала плечами, – обычно тысразу понимаешь, что я имею в виду. Связь, Илюша, очень простая. Кто-то извлиятельных известных людей мог не простить самому себе, что позволил твоемужурналисту втянуть себя в непристойный разговор. Но в отличие от девочкиВареньки, он не пытался покончить с собой, а прикончил журналиста, потому чтожурналист стал для него живым напоминанием о стыдном, глупом поступке. Илюша,ты так и не попробовал капусту, она, между прочим, отличная на этот раз. Неслишком кислая, но и не сладкая.

Илья Никитич кивнул и принялся задумчиво жевать квашенуюкапусту с клюквой, но вкуса почти не чувствовал.

«Мама, как всегда, преувеличивает и усложняет, связи междуманьяком и журналистом нет, – подумал он, – ну, разве что оба страдалисексуальной озабоченностью, однако журналист Бутейко не маньяк, в отличие откинорежиссера Рафика Тенаяна».

Между прочим, Рафик на какое-то время стал настоящим героемдля прессы, журналисты рвались снимать его, брать интервью. Вполне возможно, вих рядах был и Бутейко.