Михаил Иванович не любил считать деньги, даже в собственномбумажнике, однако при всей своей рассеянности стал замечать, что всякий разпосле нежного свидания бумажник худеет на несколько крупных купюр.

Однажды в туалетном ящике он нашел коробку со шприцем ипустую склянку из-под морфия.

Расстаться с красавицей оказалось не так просто, ей былоизвестно, как опасается Михаил Иванович огласки, и пришлось наградить ее замолчание солидной денежной суммой.

Граф решил впредь быть осторожней и поселил на Пречистенкефранцуженку-модистку Клер, заранее оговорив все условия их тайной любви.Несмотря на свои восемнадцать лет и загадочные черные глаза, Клер оказаласьбарышней рассудительной и практичной. С ней обо всем можно было договориться.Подарки она предпочитала получать деньгами, завела счет в банке, но исобственные обязательства выполняла честно. Граф решил, что ничего лучшего вближайшее время не найдет, покой и гарантия секретности отчасти компенсировали недостатокстрасти.

Однажды мрачным октябрьским вечером он лежал на кушетке вмаленькой нарядной гостиной на Пречистенке. Он был в халате, курил трубку,лениво перелистывал томик Бальмонта. Мадемуазель счесывала свои каштановыелоконы и весело щебетала, пересказывая графу содержание новой фильмы с ВеройХолодной, которую вчера смотрела в кинематографе у Никитских ворот.

В дверь позвонили, продолжая щебетать, Клер вышла вприхожую.

– О, мерси! Как красиво! – услышал граф ее радостный,удивленный голос. – Одну минуту, пожалуйста.

Она впорхнула в гостиную, подскочила к кушетке, чмокнулаграфа в щеку:

– Мон шер, там посыльный из цветочного магазина с целойкорзиной белых хризантем, моих любимых. Надо дать ему на чай. Ты прелесть, монами, ты не забыл о дне моего рождения!

Граф о дне рождении Клер слышал впервые и никаких хризантемне заказывал, однако постарался на всякий случай скрыть удивление. Онапоцеловала его еще раз, уже в губы, и в этот момент послышалось легкоепокашливание.

– Вам что, милейший? – Граф чуть отстранился от Клер иувидел в дверях гостиной плечистого ухмыляющегося верзилу, которого узнал в туже минуту. Это был Андрюха, личный шофер купца Болякина.

– Извольте одеться, ваше сиятельство. Тихон Тихонович велелидоставить вас к нему в контору, – сказал шофер ни на кого не глядя, – прошупрощения, мамзель, – он козырнул по-военному, развернулся на каблуках и вышелвон.

– Ты завтра же подаешь в отставку и отправляешься вБолякино, – сообщил Тихон Тихонович, не поздоровавшись и даже не предлагаясесть, – я хочу наследников, а пока ты в Москве забавляешься с мамзелями,внуков мне не видать, как своих ушей.

– Позвольте, сударь, что за тон?! – Граф вспыхнул, нопостарался взять себя в руки, уселся в кресло и закурил папиросу. – Я готовговорить с вами, Тихон Тихонович, но не здесь и не в таком тоне, – добавил ончуть тише.

– Говорить будем здесь и сейчас, каким тоном – мое дело, апапироску изволь загасить. Я дыму не терплю, – он пододвинул графу пустуюмраморную чернильницу вместо пепельницы. Граф не просто загасил, а раскрошилпапиросу в прах.

– Так-то, ваше сиятельство, – кивнул Тихон Тихонович, – атеперь изволь внимательно выслушать, что я тебе скажу. Я расплатился с долгамитвоего покойного батюшки и содержу тебя в сытости не только из-за придури моейИрины. Я думаю о будущем, о продолжении рода. Хочу, чтобы внуки и правнуки моибыли графами, сиятельствами, – последние слова он произнес очень громко, приэтом покраснев и стукнув кулаком по столу.

– – Я русский дворянин, сударь, – ответил граф со спокойнымдостоинством, – и не позволю вам, сударь…

– Прощеньица просим! – перебил его купец с шутовским поклоном.– Мы люди не гордые. Можем с вашим сиятельством и развестись. Возвращайтесь ксвоей мамзели, но только с квартиры ей придется съехать, потому, как своимикровными денежками я за ваш сиятельный блуд платить не намерен. И дом наНеглинной придется освободить-с.

– Позвольте, но это мой дом… – произнес граф еле слышно.

– Был ваш-с. А теперь записан на имя вашей супруги, и вамэто отлично известно. А коли ты думаешь, что проживешь на жалованье, то учти,ты должен мне четыреста тысяч ассигнациями. Вот так-с, – купец развел руками, –что делать, ваше сиятельство, я человек коммерческий, обязан все заранеепросчитывать.

– Да почему же четыреста? – возмутился граф. – Долговбатюшкиных было всего на триста двадцать!

– Так восемьдесят ты успел потратить на себя, на заграницу,на артисток, мамзелей и прочее баловство-с.

– Но позвольте, за границу мы ездили вместе с Ириной! –возмутился граф, сгорая от стыда и отвращения, больше к самому себе, чем ккупцу.

– Идея была твоя. А Ирина домоседка, вся в меня. Да и непонравилось ей там. В Италии жарко, в Англии холодно, в Париже пыльно, и вездекокотки.

– Однако… – выдохнул граф и стал лихорадочно подсчитывать вуме, сколько же он на самом деле прожил денег за эти годы, но задача оказаласьнепосильной.

– Сейчас можешь идти. Думай до утра, – сказал ТихонТихонович.

Граф молча подошел к двери и уже открыл ее, чтобы поскореевыйти вон из этого роскошного купеческого кабинета, но тесть остановил его:

– Погоди. Прикрой-ка дверку. Граф послушался, вернулся кстолу. – Если ты надеешься продать брошку с алмазом и поправить этим свои дела,то зря, – прошептал Тихон Тихонович, склонившись к его уху, – я желаю, чтобыэта вещь досталась моим внукам. Не бойся, Ирина не знает, никто, кроме меня, незнает о брошке в форме цветка орхидеи. Вещь хорошая, стоит дорого, я не трону,пусть себе лежит, где лежала, спрятать советую получше, однако продать непозволю. Такие вещи должны оставаться в семье. Все, Миша, иди и хорошо подумай,кто ты: граф: честный семьянин, либо нумерованный арестант в долговой тюрьме.Третьего-то не дано, ваше сиятельство. – Он сочувственно подмигнул, нацепилпенсне на мясистый нос и углубился в чтение бумаг.

Ночью граф стрелялся, но пистолет дал осечку. Утром он подалв отставку, а через неделю переехал к жене в Болякино.

Артем Бутейко действительно успел наговорить много гадостейза свою короткую жизнь. Илья Никитич прослушивал кассеты с интервью и поражалсябестактности вопросов, а главное, не понимал, кому все это интересно.

– Значит, первый в жизни оргазм ты испытал в детском саду? –звучал на пленке высокий монотонный голос Бутейко.

– Да. Нянька мыла пол, был тихий час, она наклонилась, явидел прямо перед собой огромный женский зад, туго обтянутый тонким халатом, –звучал в ответ голос известного эстрадного певца.