Часть четвертая

I. Размышления о рвении древних христиан. – Опасное решение. – Иногда и у стен бывают уши, в особенности у стен священных

Рассматривая историю первых времен христианства, нетрудно убедиться, насколько необходим был для торжества новой веры дух горячего, ревностного прозелитизма, который, не страшась опасностей, не допуская никаких сделок, вдохновлял подвижников и поддерживал мучеников. В господствующей церкви дух нетерпимости может скорее повредить делу, но в церкви юной, подвергающейся преследованиям, этот же дух поддерживает и укрепляет. Необходимо было осуждать, презирать, всячески опровергать все другие веры, чтобы победить соблазны, которые они могут представить. Необходимо было верить, что учение евангельское не только есть истинная вера, но что это единственная вера, дающая спасение. Это придавало мужество христианам к перенесению суровых правил их учения и подбодряло их в священном, опасном деле обращения язычников в христианство. Так как по суровым принципам веры добродетель и царствие небесное были уделом немногих избранных, так как все иные боги считались демонами, а всех исповедующих иную религию ожидали муки ада, то первые христиане, естественно, старались обращать в свою веру близких, – родных и друзей, чтобы спасти их от погибели. Вдобавок к этому присоединялось еще другое, более высокое побуждение – желание содействовать славе Божьей. Проникнувшись такими убеждениями, христианин смело боролся со скептицизмом одних, с ненавистью других, преодолевал презрение философов и священный трепет толпы, – самая его нетерпимость служила ему лучшим орудием успеха, и язычники стали, наконец, думать, что, действительно, должно быть нечто святое, им незнакомое в этом решении, которое не останавливалось ни перед какими препятствиями, не страшилось ни опасностей, ни мучений, ни даже казни.

В числе этих пылких, смелых, стойких людей Олинтий был одним из самых усердных. Как только Апекидес, после его крещения, был принят в лоно христианской церкви, назареянин поспешил убедить его в невозможности оставаться долее жрецом Исиды. Ясно, что он не мог исповедовать истинную веру и в то же время продолжать, хотя бы только для виду, поклоняться нечестивым языческим божествам.

Да и притом пылкий, увлекающийся Олинтий рассчитывал воспользоваться положением Апекидеса, как жреца, для того, чтобы показать обманутому народу недостойные проделки, творившиеся в храме Исиды. Он думал, что само Небо послало ему это орудие, чтобы раскрыть, наконец, глаза толпе и, быть может, подготовить путь к обращению целого города. Он не колеблясь обратился к энтузиазму Апекидеса, стараясь возбудить его мужество и подстрекнуть его усердие. Они условились встретиться вечером, в день крещения Апекидеса, в роще Цибелы, уже описанной нами.

– В первый же раз, когда обратятся за советом к оракулу, – сказал Олинтий, с жаром наставляя новообращенного, – подойди к решетке, громко провозгласи перед толпой, что она жертва обмана, пригласи присутствующих войти, чтобы они сами могли убедиться в грубом, надувательском механизме который ты описывал мне. Не бойся ничего. Господь, спасший Даниила из рва львиного, защитит и тебя. Все мы, члены христианской общины, будем в толпе. Мы станем убеждать сомневающихся, и при первой же вспышке негодования и гнева в толпе, я сам водружу на этом же алтаре пальмовую ветвь, символ Евангелия, на меня снизойдет Дух Святой и будет глаголить моими устами.

План этот понравился Апекидесу, в то время сильно взволнованному и разгоряченному. Он обрадовался столь близкому случаю доказать свою веру перед своей новой сектой, и к этим святым чувствам присоединилась еще мучительная радость, что ему удастся отплатить за обман, которого он сам был жертвой. В своем увлечении (увлечении, необходимом для всякого, кто предпринимает рискованное, великое дело), ни Олинтий, ни новообращенный не замечали главного препятствия их плану, – заключавшегося в суеверии самого народа, который перед священным алтарем великой египетской богини, вероятно, не захочет поверить даже свидетельству жреца против ее могущества.

Итак, Апекидес согласился на предложение Олинтия с готовностью, глубоко обрадовавшей его учителя. Они расстались, условившись, что Олинтий переговорит с главными из его христианских братий о своем важном предприятии, спросит у них совета и заручится их поддержкой для великого дня. Случилось так, что через два дня после этого разговора был один из праздников Исиды. Этот праздник представлял удобный случай для осуществления их плана. Они уговорились встретиться еще раз в следующий вечер, на том же самом месте, чтобы окончательно решить между собой подробности и порядок действий.

Последняя часть беседы происходила как раз возле sacellum’a, или маленького храма, описанного мною выше. Едва успели христиане и жрецы скрыться из рощи, как из-за храма вынырнула какая-то темная, неприглядная фигура.

– Недаром же я подсматривал за тобой, братец-фламин! – проговорил шпион. – Ты, жрец Исиды, не попусту вел беседу с этим мрачным христианином. Увы! Как жаль, что я не мог расслышать всего вашего разговора. Но и того, что я слышал, довольно! По крайней мере, я понял, что вы замышляете разоблачить священные тайны храма и завтра намерены снова сойтись сюда, чтобы условиться о подробностях. О, Озирис, обостри мой слух! Дай мне узнать доподлинно, до чего доходит их неслыханная дерзость! Разузнав обо всем, я пойду посоветоваться с Арбаком. Мы разрушим ваши козни, друзья мои, как вы ни хитры! А пока ваша тайна для меня сокровище, которое я скрою в своей груди.

Бормоча про себя, Калений – это был он – плотнее завернулся в плащ и задумчиво побрел домой.

II. Амфитрион. – Классический повар и классическая кухня. – Апекидес и Иона. – Их беседа

Наступил день, назначенный Диомедом для званого пира, который он давал избранным друзьям. Изящный Главк, красавица Иона, важный Панса, благородный Клавдий, бессмертный Фульвий, щеголь Лепид, эпикуреец Саллюстий были не единственными гостями, долженствовавшими почтить празднество своим присутствием. Диомед ожидал также одного больного сенатора из Рима (человека очень влиятельного и пользовавшегося особыми милостями при дворе), затем знаменитого воина из Геркуланума, сражавшегося с Титом против евреев и сильно разбогатевшего в войнах, хотя друзья его уверяли, будто отечество обязано ему вечной признательностью за его бескорыстные услуги! Но число приглашенных было еще больше, хотя в известную эпоху у римлян считалось хорошим тоном иметь на банкетах не менее трех и не более девяти гостей. Однако люди чванные иногда отступали от этого правила. В истории упоминается, что один из роскошнейших амфитрионов угощал сразу избранное общество в триста человек. Диомед, более скромный, удовольствовался цифрой, вдвое превосходящей число муз. Его общество должно было состоять из восемнадцати гостей, число это считается фешенебельным и в наше время.

Было утро дня, назначенного для банкета.