Диомед хотя и важничал своим благородным происхождением и ученостью, но отлично понимал, наученный торговой практикой, что над слугами нужен хозяйский глаз. И вот в распоясанной тунике на объемистом брюшке, обутый в спокойные туфли, с небольшой палочкой в руках, которой он то указывал слугам на их обязанности, то прописывал им легкий урок по спинам, он делал обход по всем комнатам своей роскошной виллы.

Он не пренебрегал даже посещением святилища, где жрецы пира приготовляли свои жертвоприношения. При входе в кухню слух его был приятно поражен стуком посуды и сковородок, перебранкой между слугами и повелительными возгласами повара. Как ни мала была эта необходимая комната (все кухни в Помпее отличались крохотными размерами), она была снабжена бесчисленным множеством разнообразных печей, конфорок, кастрюлей, сковородок, ножей и форм, без которых ни один гениальный повар – древний или современный, – не в состоянии состряпать самого простого блюда. А так как в то время, как и теперь, топливо было очень дорого в тех краях, то требовалась большая ловкость, чтобы состряпать как можно больше кушаний на небольшом огне. Изумительное приспособление такого рода до сих пор можно видеть в Неаполитанском музее, – это переносная кухня, размерами не больше фолианта, снабженная конфорками для приготовления четырех блюд, а также аппаратом для нагревания воды и разных напитков.

По маленькой кухне носились взад и вперед какие-то фигуры, незнакомые хозяину.

– Ого! – проворчал он про себя. – Этот проклятый Конгрио набрал себе целый легион поваров в помощники. Пользы они мне не принесут, зато прибавят новую статью к моим сегодняшним расходам. Клянусь Бахусом! Я буду трижды счастлив, если рабы не стянут чего-нибудь, руки у них проворные, а туники поместительные. Горе мне!

Повара продолжали, однако, работать, как ни в чем не бывало, словно не замечая появления Диомеда.

– Эй, Евклий, где твоя сковорода для яичницы? Как, это самая большая? Но в ней помещается всего тридцать три яйца. В тех домах, где я обыкновенно работаю, самая маленькая сковорода вмещает полсотни штук!

«Бессовестный негодяй! – подумал Диомед. – Он толкует об яйцах, как будто сотня стоит всего сестерций».

– Клянусь Меркурием! – воскликнул какой-то дерзкий поваренок, только что поступивший в учение, – где это видано, чтобы употреблялись такие старомодные формы для пирожного? Невозможно показать своего искусства с такой грубой посудой! Вот у Саллюстия – так самая простая форма для пирожного изображает всю осаду Трои: Гектора, Париса, Елену с маленьким Астианаксом, да еще деревянного коня в придачу!

– Молчи, дурак! – крикнул на него Конгрио, повар Диомеда, который, по-видимому, предоставил все поле битвы в распоряжение своих союзников. – Хозяин мой, Диомед, не из тех расточительных глупцов, что гонятся за модой во что бы то ни стало!

– Лжешь, подлый раб! – воскликнул Диомед в гневе. – Ты стоишь мне достаточно дорого, чтобы разорить самого Лукулла! Поди сюда, мне надо поговорить с тобой.

Раб, лукаво подмигнув своим союзникам, повиновался приказанию.

– Мошенник! – сказал Диомед, с лицом, пылающим бешенством. – Как смел ты позвать в мой дом всех этих негодяев, – ведь у них на лице написано, что они воры!

– Уверяю тебя, господин мой, что это почтеннейшие люди, лучшие повара в городе. Достать их – большое счастье. Но ради меня…

– Ради тебя, несчастный! – прервал его Диомед. – А чем же ты купил их уважение, как не деньгами украденными у меня, плутовски утаенными с рыночных расходов, вырученными за кушанье, проданное тобой на сторону, или же утянутыми из сумм, назначенных на покупку новой медной посуды и глиняных кувшинов, взамен старых, будто бы попорченных?

– О хозяин, не пятнайте мою честность! Да накажут меня боги, если…

– Не клянись! – снова прервал его раздраженный Диомед. – Иначе боги поразят тебя как клятвопреступника, и я останусь без повара перед самым обедом. Но пока довольно об этом. Смотри в оба за своими проклятыми помощниками, и чтобы завтра я не слышал никаких историй о разбитых вазах, исчезнувших кубках, или все это отзовется на твоей спине. Да слушай хорошенько, сам знаешь, ты заставил меня заплатить за фригийских атагенов (птицы вроде куропаток) так дорого, что на эти деньги можно было бы целый год прокормить воздержанного человека, так смотри же, берегись, чтобы они не были пережарены! Помнишь, Конгрио, в последний раз, когда я давал банкет друзьям, ты похвастался, что сумеешь справиться с мелисским журавлем, а на деле он вышел жестким, как камень, высушенным, словно на огне Флегетона! Будь скромнее на этот раз, Конгрио, скромнее и осторожнее. Скромность – мать великих деяний. И если уже ты не щадишь кошелька своего господина, то подумай, по крайней мере, о его доброй славе.

– Со времен Геркулеса не бывало такого пира, какой будет у нас сегодня!

– Тише, тише – опять твое проклятое хвастовство! Но кстати, Конгрио, скажи мне, что такое болтал этот презренный человечишка, этот пигмей, этот дерзкий поваренок, осуждая наши формы для пирожного? Мне не хотелось бы прослыть старомодным, Конгрио!

– У нас, поваров, уж такая привычка, – отвечал Конгрио с важностью, – критиковать посуду и утварь, чтобы еще более выставить на вид наше искусство. Положим, формы красивы и хороши, но я советую моему господину, при первом же случае, купить новые, более…

– Довольно! – воскликнул Диомед, по-видимому, решивший не давать рабу кончать своих фраз. – А теперь принимайся за дело, превзойди, перещеголяй самого себя. Пусть гости позавидуют Диомеду, что у него такой повар, пусть рабы всей Помпеи прозовут тебя великим, Конгрио! Ступай!.. Нет, погоди, ведь ты, надеюсь, не издержал всех денег, которые я отпустил тебе на провизию?

– Всех денег? Увы! За соловьиные языки, за римские колбасы и за британские устрицы, и за множество других вещей, которые было бы слишком долго перечислять, – еще ничего не заплачено. Но не беда, все поверят в долг повару богача Диомеда!

– О, бессовестный расточитель! Какие безумные траты! Я разорен! Но иди скорее! Хлопочи! Наблюдай за всем, пробуй! Словом, превзойди самого себя! Пусть римский сенатор не презирает бедного помпейца. Ступай, раб, – и главное – не забудь фригийских птиц.

Повар скрылся в своих владениях, а величественный Диомед направил стопы свои в парадные комнаты. Там все оказалось в порядке – цветы были свежи, фонтаны весело журчали, мозаичный пол сиял, как зеркало.

– Где дочь моя, Юлия? – осведомился он.

– В банях.

– А! Кстати и мне пора в бани!

Вернемся к Апекидесу. Очнувшись от беспокойного, лихорадочного сна на другой день после принятия им новой веры, столь поразительно отличавшейся от той религии, которую он исповедовал в юности, молодой жрец был в недоумении – уж не сон ли все