class="p1">Фридрих продолжал ездить верхом всю жизнь, по, став старше, прежде чем сесть в седло, заставлял в течение получаса объезжать выбранного коня. В сражениях его лошадей часто ранили; а у Хотузица, Гогенфридберга, Гохкирха, Лейпцига и Торгау — убивали. Единственное серьезное происшествие, правда, не в бою, случилось с ним в 1755 году в Потсдаме, когда он ехал в Сан-Суси, чтобы навестить мать, вдовствующую королеву. Король был на повой лошади и неудачно упал с нее, ударившись головой. Он быстро оправился и — что характерно для него — не стал винить никого, кроме себя, за такую неловкость. Однажды, проскакав галопом от Потсдама до Шарлоттенбурга, он упал прямо перед замком, в песок. «Конь не виноват», — тут же сказал он обеспокоенному шталмейстеру. «Ну-ка берегись, не лезьте под копыта!» — кричал он стайкам мальчишек, которые собирались вокруг, когда он выезжал из ворот Потсдама. «Вам сюда, Ваше величество, — галдели они. — Вот сюда! Мы покажем вам дорогу!»

А по вечерам, как когда-то в колонии Ремюсберга, был ужин — неформальный, приятный — и музыка. Фридрих иногда ужинал в маленькой комнате в Сан-Суси, где стол был сделан так, что опускался вниз для перемены блюд, поэтому слуги в комнате не присутствовали.

Особая заслуга монархии в том, что, когда в ней присутствует необходимая доля автократии, а во главе ее стоит высокообразованный и утонченный государь, она способна но инициативе монарха собрать целое созвездие выдающихся людей и образовать из них блестящий двор. Его личный патронаж, не требующий никакого чиновничьего участия, открывает возможность смелого выбора и обеспечивает им содержание; поощрение с его стороны освобождает и подвигает ученого или художника к свершениям гораздо энергичнее, чем какая-либо бюрократия или рыночные отношения. Так было при королях династии Стюартов, особенно при Якове I и его сыне, пока его самым печальным образом не захватила политика. То же можно сказать и о Людовике XIV. Так же было и при Фридрихе, более ограниченном с финансовой точки зрения, однако обладавшем не менее развитым вкусом.

При дворе прусского короля было сравнительно немного развлечений, но музыка продолжала играть огромную роль в его жизни. Игра на флейте способствовала развитию сутулости и особой посадке головы, известным но многим портретам. Он любил импровизировать, прохаживаясь но комнатам перед утренним визитом кабинет-секретаря, считая, что немного игры на флейте стимулирует работу ума и воображения. Его адажио, медленные движения восхищали всех. Ему всегда нравилось сочинять — сопаты, фуги, церковную музыку.

Как исполнитель, подобно многим другим, он иногда допускал ошибки. Однажды выдающийся придворный музыкант Иоганн Иоахим Кванц, флейтист и дирижер, приехавший в Берлин еще при Фридрихе Вильгельме — мать Фридриха переманила его из Дрездена для обучения кронпринца, — присутствовал на концерте оркестра, в котором играл и Фридрих. Он исполнял соло на флейте в новой, еще не отрепетированной пьесе, допустил ошибку и сбился. Кванц, не отличавшийся терпением и тактом, скорее профессиональный музыкант, чем придворный, громко хмыкнул. Карл Филипп Иммануил Бах, сын великого Иоганна Себастьяна, также находился при дворе Фридриха и постарался сгладить неловкость, сымпровизировав несколько фраз на фортепиано. Остальные музыканты невозмутимо продолжали играть, и Фридрих закончил свое соло. Первой скрипкой был Франц Бенда, один из двух великих братьев-музыкантов при дворе прусского короля; Фридрих попросил его несколько дней спустя честно сказать, правда ли, что он переврал пьесу, допустил ошибку.

«Да, сир».

«Тогда лучше ты перепиши партитуру заново, — сказал Фридрих, — и на этот раз вставь туда простуду Кванца!»

Фридрих любил и оперу, и балет, беседовал о них со знатоками. В Берлине он построил новое здание оперы. Берлинскую онеру король содержал на личные деньги — вход был по бесплатным билетам. Партер в основном заполнялся солдатами и их женами, последние усаживались на плечи своих мужей, были, конечно, и заказные ложи. Оперный театр спроектировал Кнобельсдорф.

Король к тому же с удовольствием занимался тем, о чем, кроме близко знавших его, почти никто не догадывался. Берлинский карнавал начинался каждый год в декабре и длился шесть недель. Фридрих вместе с директором Берлинской оперы, Карлом Генрихом Грауном, работал над некоторыми аранжировками и пьесами, ставившимися во время карнавала. В 1751 году партию Федимы в «Митридате» должна была исполнять певица, с которой вечером накануне выступления приключилось несчастье: она упала, была очень слаба, но не хотела подводить труппу в этот важный день, собрала все силы и вышла на сцепу. Однако в третьей сцепе первого акта девушка изменила особо трудную для исполнения арию.

Фридрих это заметил. Певица не была в числе тех, кого он особо выделял, но происшествие взволновало его и заставило поинтересоваться, в чем дело. Никто не дал внятного ответа, и после окончания первого акта король послал выяснить это за кулисы и узнал, что девушка явно нездорова. Фридрих сказал, что ее следует заменить дублершей, но певица отказалась и продолжала выступление.

«Она не должна петь через силу, — сказал король. — Она должна ехать домой!» Он был обеспокоен и, зная, что девушке осталось отработать совсем немного, громко сказал: «Скорее бы все закончилось!» Перед третьим актом послал за капельмейстером: «Арию Федимы в третьем акте нужно вырезать!» Так и сделали. На следующий день Фридрих заботливо послал узнать, все ли в порядке. Ведь артисты были для него как дети.

Годы спустя короля познакомили с венским балетмейстером Новеррой. Он очень обрадовался: «Мы знаем его! Мы видели его в Берлине! Он изображал каждого, в том числе и пашу балерину, так, что все умирали от смеха!» Новерра не знал, как к этому отнестись, и Фридрих тотчас же сделался серьезным и выказал профессиональный интерес: «Ваши балеты хороши, ваши танцоры грациозны, однако эта грациозность дается им через силу — вы заставляете их слишком много работать плечами и руками…»

Фридрих очень хотел заполучить в Берлин известную — и очень красивую — танцовщицу, Барбарину Кампанини, La Barbarina. У нее было много любовников, включая принца де Копти, и Фридрих ее фактически похитил. Ей прекрасно платили, в любое время по желанию позволяли путешествовать и давали отпуск на пять месяцев в году; и Фридрих дал повод к появлению сплетни, что она являлась его возлюбленной. Балерина поменяла своего любовника-шотландца, Джеймса Маккензи, на друга Фридриха, Альгаротти, и в конце концов вышла замуж за сына королевского канцлера Коччеги.

Фридрих всегда любил танцы. Они были запрещены при дворе Фридриха Вильгельма, и он учился танцевать тайком. Тема танцев всплыла однажды в беседе секретарем де Каттом в один из критических моментов военных действий: «Я покажу тебе правильные па! — сказал король и