Он подал Ирис крепкую жилистую руку, и та, зачарованно слушая, поднялась с мягкой травы.

Пойраз мельком взглянул на её босые ступни.

— Ничего, здесь тепло, до вечерней росы успеем найти тебе и обувь, и одежду… Что касается меня — не стесняйся своего вида, за тысячи лет я перевидал женщин в совершенно разных обличьях и облачениях, и даже без оных, меня ничем не удивишь. Разве что полюбуюсь, как ценитель красоты…

Ценитель ценителем, но всё же, поднявшись и отряхнув прилипшие к подолу рубахи травинки, Ирис благоразумно не стала цепляться за вновь предложенную руку. Пойраз хмыкнул. Невесть откуда немедленно возник Кизил — и вальяжно вклинился между ними, гордо задрав хвост: дескать, я на страже! И маленькой фее тотчас стало спокойнее.

На языке у неё так и вертелся вопрос: что же это за таинственный пленник, ради которого сам Хромец свершил широкий жест и отдал когда-то завоёванную землю? Смутная догадка уже постучалась, но Ирис не торопилась за неё хвататься. Но и не гнала. Слишком уж невероятным было бы подобное совпадение.

Миновав павильон-беседку, они с Ветром ступили на садовую дорожку, сквозь белый ракушечный песок которой уже пробивалась трава. Не такая густая, как на лужайке, на которой они недавно очутились, но всё же… Постепенно возвращающимся чутьём к магии фея ощущала обрывки старых заклинаний: по видимому, чар бытовой магии, долго ещё поддерживающих в саду порядок, даже в отсутствии людей. Эльфов, вернее. Их магия иначе ощущалась, иначе пахла и сплеталась, и даже кое-где неслышно звучала — то колокольчиками, то струнным перебором… но постепенно распадалась без поддержки извне. И от этого становилось грустно.

Пышные, ещё не совсем одичавшие персиковые деревья перемежались с невысокими пальмами-крепышами, вымахавшими здесь, скорее всего, недавно и дичками — от прикатившихся или растащенных мелкими зверьками орехов, упавших со взрослых особей на озёрном берегу. Садовая дорожка вывела гостей на крутой обрывистый берег, хоть и вымощенный плитами, но постепенно дичавший, с пробивающейся меж мраморных квадратов зелёной щетиной, с балюстрадой, часть столбиков которой оказалась изрядно прорежена, как рот старика, постепенно теряющего зубы… Пойраз завернул налево. Туда, где обрыв вдавался вперёд, в воду, словно нос фрегата, целясь на противоположный далёкий-далёкий берег.

Если остров-скала располагался посередине озера — оно было огромным.

Сердце Ирис неистово забилось.

Сейчас она узнает нечто важное.

Об этом шептали невидимые, накатывающиеся на скалистый выступ, пенные, могучие, будто морские, волны. Об этом многозначительно молчал Пойраз и кричали буревестники, белыми молниями перечёркивающие небеса. Об этом, казалось, тревожно застрекотали цикады…

Она подошла к белому куску известняка, отполированному до гладкости, идеально ровным прямоугольником застывшему на огороженном утёсе. Европеец не сразу бы понял, что он видит, но Ирис, привыкшая к простоте и лаконичности мусульманских, большей частью безымянных надгробий, не нуждалась в пояснениях. Перед ней была могила того, кто провёл на этом острове последние годы жизни.

В глазах у неё зарябило. Нет, не от слёз. Просто мир вдруг подёрнулся странной дымкой, сгустившейся затем вокруг желтоватой плиты, к которой она приближалась. Потом это уплотнившееся облачко развеялось, оставив на верхней трети идеально гладкой поверхности очертания каких-то знаков, сперва еле видные, но с каждым шагом Ирис всё более углубляющиеся в камень. Ещё не веря тому, что видит, она провела пальцами по искусно высеченным буквам, словно существующим здесь множество лет, а не появившимся только что самым мистическим образом.

BAYAZED

И повторила непослушными губами:

— Баязед…

От вздоха Пойраза за её спиной всколыхнулись макушки деревьев, роняя сухие ветви.

— Дочь, значит… Ну, хвала богам. А я-то, дурень, столько лет искал сына…

***

Разумеется, кому-кому, а Хромцу понятие милосердия было чуждо. Во всяком случае, в то время, когда он, наконец, обосновался на вожделенном троне и не собирался допустить в некоторых мятежных умах мыслей об иных претендентах, в поддержку которых можно было бы возглавить целое сообщество недовольных. А уж если бы таковым претендентом оказался маленький, чудом уцелевший шахзаде, или даже крохотная принцесса, ещё не умеющая толком говорить, зато могущая в далёком будущем подарить миру наследника Баязедовой крови — мятежникам вдвойне интереснее показалось бы возведение на престол младенца, глядящего им в рот и послушно исполняющего советы «умнейших и мудрейших друзей-спасителей»…

Потому-то и вырезано было, как он тогда полагал, всё семейство низложенного племянника, вплоть до ещё нерождённых младенцев вместе с их будущими матерями… Жёсткая мера, кто бы спорил, зато предотвратившая многие возможные в будущем осложнения. А заодно — обезопасившая от покушений отпрысков самого Тамерлана, будущих новых Чингизидов.

Почему же, узнав от Аслан-бея, что дочь Баязеда всё ещё жива, Хромец не отправил и её к вознёсшейся на небеса родне?

Отчасти — из-за привязанности к другу-мудрецу, которому доверял беспредельно, как самому себе. И не хотел огорчать его потерей любимицы. Да, вот так случается, жестокие люди бывают на редкость сентиментальны. Потом же…

Железный Хромец Второй, как он сам любил себя называть, недаром слыл не только великим стратегом, но со временем заслужил славу мудрого правителя и политика. Он не закостеневал в своих убеждениях, но развивался, шёл дальше, и если интересы дела требовали переступить через прошлые установки многолетней давности — делал это с лёгким сердцем, повторяя слова опять-таки любимейшего друга, что мудрый человек не тот, кто несёт свои принципы через всю жизнь, а тот, кто умеет эти принципы пересматривать по мере накопления опыта. Тамерлан вовремя понял, что Баязедова кровь ещё пригодится. Что внучатая племянница — довольно-таки интересная фигура на шахматной доске политических игр, отнюдь не пешка, и разыграть её можно с большой пользой для блага Империи и себя лично.

Ну и, разумеется, немалую роль сыграли те самые соображения, исходя из которых он когда-то оставил в живых самого Баязеда: велел выходить и поставить на ноги племянника, найденного после захвата ТопКапы едва дышащим от полученных ран. Для окружающих его поступок был вызван уважением к противнику, оборонявшемуся до последнего с храбростью льва, чего никто не ожидал от мягкосердечного и тишайшего правителя. На самом деле — Хромец держал в уме никому не ведомую Цель…

Всё это поведал Ирис её новый друг, Северный Ветер, задумчиво поглядывая вдаль, на озёрную гладь, наконец-то успокоившуюся, прикрыв плечи девушки простым плащом, чтобы защитить от пронизывающего ветра, налетевшего с противоположного берега… Очевидно, тот почуял конкурента и теперь спешил заявить свои права на остров; но Пойраз лишь махнул на него рукой, не связываясь, снисходительно признавая, что сейчас он сам — всего лишь гость, заглянувший по своим делам, и никаких прав на данные земли не предъявляя.