Определенно, тут кто-то бывает. Но почему-то Мона не связывает их с подслушанной ею компанией. Те развеселые выпивохи не возились бы с генераторами.

Присев, она осматривает аппарат. Сняв крышечку, светит фонариком в топливный бак. Он полный. Мона прослеживает тянущиеся к стене провода и, не будучи, прямо скажем, знатоком в электротехнике, отмечает, что все подключено вроде бы так, чтобы обеспечить питанием большую часть здания. Может, не ту чертовщину, что скрыта за бронироваными дверями, но хотя бы освещение.

Мона перебирает варианты. Да, если включить генератор, она всех оповестит о своем присутствии. Но и тыкаться вслепую совсем неохота – слишком много здесь темных углов хрен знает с чем, – поэтому, пожав плечами, она возвращает колпачок на место и дергает шнур, запуская генератор.

Аппарат включается практически без усилий. Лампы снаружи моргают и загораются в полную силу. Выйдя в коридор, Мона оглядывается.

При свете здесь не так уж страшно. Стерильно и холодно – это да, но уже не тот мрачный кенотаф, которым она пробиралась совсем недавно.

Мона переходит от двери к двери, пробуя ключ на каждом замке. Ни один не поддается. В одном окошке двери выбито стекло, и Мона, привстав на цыпочки, заглядывает внутрь, словно в шлюз звездолета из научно-фантастического фильма. Ей приходит в голову, не стоит ли поискать просвинцованный костюм, поскольку, хотя о детях она больше и думать не хочет, но и позволять, чтобы матка совсем сварилась, не испытывает желания.

Сквозь другие окошки видны лаборатории. На потолке и стенах старая электропроводка, можно угадать, где стояли прежде огромные приборы. Как в доме ее матери, давно сгинувшие предметы обстановки угадываются по призрачным негативам теней на полу и на стенах.

Пробуя ключи, Мона рассеянно заглядывает в каждое окошко. Все, насколько она может судить, одинаковое: тусклый свет, пустые помещения со свисающими проводами. Сколько же они здесь платили за электричество? Впрочем, лаборатория финансировалась государством, значит…

Мона замирает, где стояла.

– Что за черт! – вслух вскрикивает она. Поворачивает обратно, приникает к окошку.

Лаборатория так же пуста, как все. Но миг назад, Мона готова поклясться, было иначе. Что-то изменилось, когда она отворачивалась, – всего на мгновенье.

Ей почудилось, что свет там горит гораздо ярче и белее флуоресцентного свечения в коридоре. И в комнате появилось кое-что новое: здоровенный конус посреди и неимоверное количество тянущихся к нему проводов. И, хотя мозг отказывается даже принимать эту мысль к рассмотрению, она уверена, что мельком заметила у конусообразного устройства двух мужчин в серых костюмах, щегольских черных галстуках и очках в роговой оправе, недовольно обсуждающих какой-то рабочий вопрос.

Но сейчас комната пуста, точь-в-точь как остальные: серый слабый свет и никого внутри. Ни людей, ни конуса на полу, хотя она точно видит, где он был, по округлой вмятине на бетоне, как будто прибор простоял здесь много, много, много лет.

«Возможно ли, – размышляет она, – увидеть отпечатки жизней, как отпечатки машин и приборов на полах и стенах этих комнатушек?»

И в сотый раз Мона гадает, что здесь произошло, и тут зацепляется за что-то носком и чуть не падает на пол. Бранится, благодаря бога, что не держала палец на спусковом крючке, и оглядывается, отыскивая глазами помеху.

На гладком полу огромная трещина. Она протянулась поперек коридора, заползла на стены и даже на потолок. За этой трещиной коридор перекошен: пол впереди слева на пару дюймов выше, чем справа, вроде миниатюрного тектонического разлома. Трещина, на которой она споткнулась, кстати говоря, не единственная: похоже, это трещина-папаша, а от нее разбегается паутина деток, но все в одну сторону, от Моны.

От этого зрелища голова идет кругом. То, что раскололо пол (что бы то ни было, оно огромное), повредило и проводку – потолочные лампы впереди мигают тем заметнее, чем дальше они от трещины. Мону одолевает странное и неприятное чувство – такое же, как при первом взгляде на ванную в доме матери: как будто страшная катастрофа выбила это место и оно больше не принадлежит к зданию.

Мона опасливо движется дальше, чуть пошатываясь на неровном полу. С беспокойством изучает трещины в стенах – как знать, насколько глубоко они уходят? При этом она замечает на потолке толстенные кабели, такие тяжелые, что их пришлось закреплять на бетоне болтами. Провода от них большей частью расходятся к лабораториям, но один, самый толстый, идет дальше, сквозь стену над самой большой и темной дверью.

Мона бросает взгляд на эту дверь, затем на ключ в своей руке. Она уже готова испытать его, когда слышит за спиной шаги.

Обернувшись, она целится в глубину коридора. Звук шагов, как и шаги того коренного американца в панаме, наводят на мысль о деревянных подошвах. Мона сдвигается к стене и выравнивает прицел.

«Он меня выследил, – думает она. – Не понимаю, как остался жив, но он выследил меня здесь».

Однако, хотя шаги звучат все громче, никого не видно. Под моргающими лампами ни малейшего движения. А звук такой громкий, что можно подумать – до идущего всего дюжина шагов, и все же она никого не видит. Зато слышит новые звуки: шуршание бумаги и кряканье, – и шаги останавливаются.

Мона замирает. Уши говорят ей, что до того человека футов пятнадцать, не больше. Но черт ее побери, если она что-нибудь видит. Только пустой серый бетон, освещенный дрожащим светом неоновых ламп.

Снова шелестит бумага. Раздается тихое: «Хм-м», чиркает спичка.

У Моны по вискам течет пот. Огонька не видно, свет остается прежним, не ощущается и запаха дыма. И все же она слышит тихое потрескивание пламени.

«Что же это творится?» – не понимает она.

Слышно легкое причмокивание – кто-то раскуривает трубку? – и снова шаги, только теперь гораздо медленнее и удаляются в сторону, а не приближаются.

Затем, хотя ни одна дверная створка не шелохнулась, становится слышно, как открылась дверь, щелкнул замок, скрипнули петли. Ее взгляд скачет от двери к двери, подтверждая: все закрыты.

Гремит голос:

– Пол, ты эти данные видел? Просто смеху подобно!

Слышно, как захлопывается дверь, и наступает тишина.

Мона, остолбенев, пялится в пустой коридор. В нем, конечно, и было пусто – если верить глазам, – но теперь о том же говорят и уши. И все же Мона еще пять минут не смеет двинуться с места. Колени, и без того измученные подъемом, начинают дребезжать, но она усилием воли останавливает дрожь и все так же держит коридор под прицелом.

Ничего. Должно быть, невидимка нашел этого своего Пола и теперь обсуждает с ним смехотворные данные.

Сперва вечеринка, потом люди у прибора, и еще это…

Здесь – ее мозг отказывается обдумывать столь нелепую мысль – водятся призраки? Или она снова сошла с ума…