— Застегни молнию. Хотя обычно, знаю, ты их расстегиваешь, но сейчас не время и не место… Слушай, Сережа, у меня через три дня начинаются гастроли по Кавказу, поехали со мной, а? В группе ребята славные, вопросов не будет, убьешь время, и, глядишь, тут все уляжется.

Он поцеловал ее в шею:

— Я пришел к тебе почти за тем же. Хотел попросить, чтоб ты исчезла, хотя бы на пару недель.

Она повернулась, провела ладошкой по его щеке:

— А тебя просить бесполезно, да? Сережа, Благой — зверь, он на женщин смотрит только как на самок, а на мужиков — как на соперников, если они не в его стае. Его милиция боится, Сережа… Хотя сейчас она всех боится.

— Так ты на сколько уезжаешь?

— Почти на месяц… Я очень хочу, но не знаю, как помочь тебе, Сережа. От жены никаких вестей? — Он промолчал, и Сереброва продолжила: — Ты знаешь, мне кажется, она не пропадет. Она себе на уме девочка. С программой в голове. Признаюсь, мне немножко страшновато с ней было общаться. Холодненькая змеечка… Прости, тебе, наверное, больно такое слышать, но говорю что думаю. А ключ от квартиры не возвращай, мало ли…

В сквер на Курском вокзале въехала машина с красным крестом, к ней тотчас потянулись бездомные бродяги, выстроились в очередь. Глядя на них, Бильбао невольно вздрогнул. Нет, такую бы роль он сыграть не смог. Еще вчера он хотел облачиться в тряпье и пожить вот тут, среди киосков, тарных ящиков, заночевать у батареи… Но от нее на десяток метров разит мочой, и потом, хоть он, Сергей Калганов, вовсе не голубых кровей, но наряду с другими копаться в мусорных контейнерах, доедать остатки пирожков и допивать пиво из выброшенных бутылок — это слишком.

Два дня крутится он здесь, стараясь не привлекать ничьего внимания. Делать это нетрудно: вокзал забит народом. Беспризорники лет тринадцати — пятнадцати, но с серьезными, взрослыми глазами, то и дело попадают в поле его зрения, кучкуются, разбегаются, дерутся. Они на виду, но Чума возле них не появляется.

Неужели еще один день пройдет безрезультатно?

Похоже, что так.

Уже зажглись фонари, вечерний час пик тоже прошел, те, кто возвращается с работы на пригородных электричках, разъехались по домам, платформы заметно опустели.

Пришел поезд с Кавказа, повалил люд, Бильбао тоже вышел на привокзальную площадь. Здесь стояли тетушки с объявлениями «Сдам жилье», в легковушках сидели скупщики золота. Две-три машины стояли в затененных местах с тонированными окнами, проходить возле них Бильбао не рискнул. Чуму он так не разглядит, а вот тот может его и узнать.

Девушка в расстегнутом полушубке прогуливается вдоль стеклянной стены вокзала. Темненькая, с цыганочкой схожая. Может, и молдаванка.

— Красавица, а ты жилье не сдаешь? Она оценивающе смотрит на Сергея:

— Вон же бабки с табличками стоят, к ним иди.

— И что я с бабками ночью делать буду? Замерзну. А мне пропотеть хочется.

— А знаешь, сколько это будет стоить — крыша с «грелкой»?

Бильбао улыбнулся:

— С двумя «грелками», красавица, с двумя. Потеть так потеть. Только не в конуре и не на вонючих матрасах. А насчет денег — не обижу.

Черненькая завертела головой, явно кого-то выискивая. Нашла, позвала:

— Вероника!

Тотчас рядом с ними оказалась еще одна девушка, но уже блондинка. «Наверное, ошибся, — подумал Бильбао. — Мои должны быть брюнетками. Хотя…»

Блондинка заговорила распевно, глуша «г»:

— Гражданин чего-то желает?

— Желает с нами двумя, — ответила черненькая.

Подружка ее коротко хохотнула:

— Ого! Такого еще не было! А сил хватит?

— Всего хватит, — сказал Бильбао. — Надо только, конечно, бутылочку взять, еды… Я, если честно, голоден.

— Проблем нет, все сейчас решим, у нас холодильник затоварен.

— Горилка з перцем и сало?

— Ой. — Блондинка прикрыла ладошкой губы. — Никак от акцента не избавлюсь. Чувствуется, что хохлушка, да?

— Вы пока поговорите, а я сейчас все вопросы улажу. — И черноволосая, рассекая толпу, направилась к самому дальнему из стоящих жигулят.

Переднюю дверцу она открыла легко, без промедления, и Бильбао сделал вывод, что хозяин легковушки изнутри не запирается. Сергей стал так, чтоб хозяин машины не смог разглядеть его в зеркало заднего вида.

— Горилка, кстати, имеется, — продолжила блондинка. — Я вообще мало пью, но сегодня ради интереса накачаюсь. Ни разу любовью втроем не занималась. А у тебя уже есть опыт?

— У меня деньги есть. Я думал, тебя только они интересуют.

— Правильно думал, но все ж таки интересно…

Брюнетка вышла из «жигулей», быстрым шагом подошла к Бильбао:

— Иди к нашему хозяину, договаривайся насчет оплаты.

Это было везением. Бильбао уже прикидывал, как ему поступить, если Чума выйдет из машины, подойдет к ним, а тут…

Стоп, сказал он сам себе, а если там вовсе не Чумаков? Не один же он занимается таким бизнесом…

За баранкой сидел Чума. Свет в салоне он не включил, даже не повернул головы в сторону человека, севшего на переднее сиденье рядом с ним. Скучающе глядя перед собой в лобовое стекло, он только спросил:

— Таксу знаешь? В твоем случае — двойная.

— А может, как старому знакомому, льготу дашь?

Чумаков удивленно взглянул на Бильбао, не сразу его узнал, но по мере того, как узнавание наступало, лицо стала заливать зеленоватая бледность, — это было видно даже в полутемном салоне. Он хотел что-то сказать, но, видно, не было сил разомкнуть челюсти: подбородок лишь мелко дрожал.

— Рули отсюда, — сказал Бильбао.

Открылась задняя дверь, светловолосая хохлушка спросила:

— Нам садиться, Миша? Все нормально? Чума молчал, и за него ответил Бильбао:

— Нет, девочки, сегодня мне ваш хозяин понравился, с ним уеду.

— Что, правда? — в полной растерянности спросила хохлушка.

— Святая правда. Уезжаю с ним. А вам сегодня он дает отгул. Поступайте как знаете. Правильно, хозяин? Ты зажигание-то включай.

Хохлушка прыснула, захлопнула дверцу, побежала к подруге. А Бильбао повторил:

— Сказано же тебе: езжай.

В лобовое стекло он увидел, как в их сторону идет капитан милиции. Бильбао вынул из кармана пистолет, тот, который дал ему когда-то Коган, и уже более решительно сказал:

— Последний раз говорю.

Чума включил зажигание, тронулся с места. Капитан взял под козырек, приветствуя его.

— Все менты тут знакомы? — спросил Сергей. Чума наконец разлепил губы: