— В гостинках не мерзнешь? Морозы начались.

— А почему ты решил, что я живу в гостинице?

— Ну, не по вокзалам же ночуешь. Выглядишь вовсе не бомжатником.

Погода действительно была зимней. Морозы придавили по-настоящему, снег скрипел под ногами, людей на улицах поубавилось, и они шли по пустому тротуару.

В кафе почти все столики были свободны, но встретившая их официантка, уже как старым знакомым, улыбнулась и показала на дверь в дальнем конце зала:

— Там все готово, осталось принести только горячее. Сейчас и подавать?

— Да, — кивнул Бильбао. — И горячее, и счет. Чтоб нас больше никто не тревожил. Мы уйдем отсюда тогда, когда посчитаем нужным.

— А как же кофе, чай?

— Минералкой обойдемся.

— Может, все-таки возьмем кофе? — сказал Сиротка.

— Бери только себе.

— Нет, тогда я тоже — пас.

В кабинете, приглушенный торшером, неярко горел свет, тяжелые шторы закрывали окно.

— Сюда хорошо баб водить, — сказал Сиротка.

— Или разборки устраивать. Никто ничего не увидит, не услышит. Правильно, брат?

Раньше Бильбао редко так обращался к Сиротке, но в последние встречи слово «брат» стало слишком уж частым.

Выпили по рюмке коньяку. Вошла официантка, поставила блюда, взяла из рук Бильбао крупную купюру:

— Сдачу сейчас занесу.

— Оставь ее себе на чай.

Она удивилась:

— Но здесь…

— Оставь.

Девушка вышла. Сиротка, глядя ей вслед, сказал:

— Там не на чай, там хватит, чтоб еще один такой стол накрыть. Ты денег не жалеешь, а они ведь любят счет, Сережа.

— Тогда о деньгах и поговорим. — Бильбао положил на стол дипломат, открыл его, полистал лежавшие в нем бумаги. — Хотя с этим добром ты сам разберешься. А чтоб лучше хранить его… — Он достал из кармана пиджака пистолет, протянул Сиротке. — Он заряжен, глушитель навинчен, пользуйся им только тогда, когда мозги не отключены. Теперь — о том, что деньги любят счет…

Сиротка кивнул, потянулся к бутылке, наполнил рюмки:

— Не переживай, из твоих — ни рубля не потрачу.

— Я не об этом, брат. Я разыскал Елену, ту, которая воспитывает сына Солодовых.

Лицо Сиротки напряглось, застыло побелевшей маской. Бильбао сделал вид, что не заметил этого, и продолжил:

— Деньги ей действительно пока не нужны, Василий Егорович обеспечил ее финансами. Но я тебе дал для женщины определенную сумму…

— Она отказалась брать, и я… Я верну все до копейки, хоть завтра.

Бильбао взял рюмку, миролюбиво, спокойно продолжил:

— Повторяю: сегодня я щедр, брат. Сегодня я многое узнал — о себе, о других… Хочешь, кое-что расскажу? После того, как выпьем?

Сиротка жадно проглотил коньяк, даже не притронувшись к закуске, посмотрел на брата:

— Что расскажешь? О ком?

— А о ком бы ты хотел? О себе?

Тот пожал плечами:

— Чего обо мне? Я вот он весь, перед тобой как на ладони…

— Не совсем. Когда-то ты сдал ментам Чуму, и этого я не ожидал…

— Я же объяснял тебе — это было в наших общих интересах.

Бильбао кивнул, встал из-за стола, подошел к шторам, чуть раздвинул их и посмотрел на улицу.

— Ладно, давно дело было, забудем. Начнем говорить о настоящем времени, брат. Ты знал, где живет Захар, и повел туда людей Благого. Именно потому Гладиатор открыл вам дверь, усадил за стол, стал угощать кофе. Сам он после больницы чувствовал себя неважно, сел на кровать, и вы его расстреляли.

— Ты что? — хрипло сказал за спиной Сиротка. — Чтоб я… Ты чего выдумываешь?

Но Бильбао пропустил его вопрос мимо ушей. Все так же глядя в окно, он продолжил:

— Благой вышел на тебя сразу после того, как я пристрелил его пса. О том, когда и на какой спектакль пойдет Наташа, он узнал от тебя. Как и то, что у меня оказались бумаги Когана. Сейчас тоже Благой наверняка знает, где конкретно и по какому поводу мы с тобой пьем коньяк. Наверняка он бы сам сюда пожаловал или попробовал пристрелить меня прямо у выхода из метро, но ему очень хотелось заполучить эти бумаги, которые я тебе сегодня принес. У тебя у самого кишка тонка, чтоб пустить пулю в брата, и виной тому не твои соображения этики, а элементарная трусость…

Бильбао оторвался от окна и повернулся к столу. Сиротка держал пистолет, рука его заметно дрожала, но ствол оружия был направлен точно в грудь Сергею.

— Я ошибаюсь и ты сможешь выстрелить, брат? — спросил Бильбао.

— Не сомневайся. — Рука Сиротки начала все же дрожать сильнее.

Сергей сделал лишь шаг навстречу ему, и Сиротка тотчас подтащил к себе дипломат, налег на него грудью:

— Стой, где стоишь! Иначе…

— Скажи, за что, брат? — спросил Бильбао. — Тебе много заплатили? Но я ведь даю несравненно больше.

— И скажу! — почти выкрикнул Сиротка. — Ты меня всю жизнь прессуешь! Мы выросли вместе, а бабы — твои, деньги — твои, всё — твое! Ты когда-нибудь считался со мной? Ты даже однажды ударил меня, я помню, я хорошо это помню! Я старше тебя на год! А ты мальчика на побегушках из меня делал! А сам — дурак! Мог бы иметь намного больше, если б не разбрасывался.

— Наши матери когда-то пустые бутылки на пляже собирали, чтоб хлеб купить, — сказал Бильбао. — Сейчас — я согласен, иногда и дурные деньги в руки шли. Но ни рубля из чужого кармана я не взял. А ты готов это сделать. Или все же не готов? Давай сюда мой дипломат.

Бильбао решительно пошел к столу, и Сиротка тотчас нажал на спусковой крючок. Вместо выстрела лишь клацнул затвор.

— Даже Благой сомневался, что ты сможешь выстрелить. — Бильбао спокойно сел на свое место, выпил минералки. — Потому он дал тебе не ствол, а порошок, так? Или таблетку, которую можно незаметно бросить в кофе. Ты так хотел заказать кофе…

Сиротка, все еще навалясь на дипломат, продолжая сжимать в руке ненужный пистолет, сказал тускло:

— Меня сдали. Кто, кто меня сдал? Кто подставил?

— Я не такой дурак, чтоб не решить подобную задачу самому, — ответил Сергей. — Все подсказки — на поверхности. И брось обнимать дипломат, ничего интересного в нем нет, только пустая бумага.

Сиротка никак не отреагировал на эти слова, взгляд его был пугающе пуст.

— Посидели, поговорили, пора и честь знать. — Бильбао поднялся, подошел к вешалке. — Я все же хозяин слова, брат. Раз тебе понравился мой полушубок — надевай его. Да оставь в покое кейс, сейчас макулатуру уже нигде не принимают.

Сиротка действовал как во сне, он, кажется, совсем перестал соображать. Механически надел полушубок, который протянул ему Бильбао, даже не поправил шапку, налезшую на глаза. Только с дипломатом не думал расставаться, сжимал ручку так, что побелели пальцы.