Стас и ему не ответил; но – глаза его стали белыми: алкоголь давно проел овраги в его крови, и по ним забурлило совершенное безрассудство; его кровь студенела в висках, и губы его были холодны; впрочем – помянутую бутылку он отпустил.

– Вот и ладушки! – похвалил его один из холуев золотозубого. – Теперь о смысле нашей с тобой милостивой беседы, ибо – ты по жизни не прав: здесь и сейчас – наша жизнь, и в ней тебе нет ни места, ни времени.

Холуй подождал реакции и не дождался.

– Быть бы тебе неприметным, не обратили бы; но – поведение твое насквозь вызывающее: девушку вот пугаешь непристойными жестами и (это уж наверняка) делаешь ей предложения паскудные.

Стас не ответил.

– Или нет, не делаешь? Не молчи, кукарекни что-нибудь.

Стас не ответил.

– За денежки предложения, если не ошибаюсь, – вновь уверенно вступил в беседу второй.

– Не ошибаешься, вестимо, – обрадовался первый. – Так вот, денежки твои (вместе с гордыней) мы у тебя сейчас заберем. Поэтому сейчас мы будем пить твою водку (ты, понятно, пить не будешь) и будем говорить тебе очень неприятные вещи; и ты даже не шелохнешься, и мы это оценим.

Стас не ответил.

– Правильно, – сказал ему на это первый холуй. – Мы будем говорить, а ты будешь слушать и слушаться. Потом – мы поведем тебя (и даже пальцем не тронем – всё сам!) в здешний сортир, и ты уткнешься личиком в зловонный унитаз, ну а мы сотворим с тобой непотребство.

Стас не ответил.

– Все познается в сравнении, – сказал ему на это (молчание) другой холуй. – Некоторым людям никогда высоко не подняться; но – опуститься и им возможно: ибо у нас (в нашем «здесь и сейчас») имя всем гордецам – перемены (не к лучшему).

Стас не ответил; но – вместо этого он заговорил по иному и сотворил чудо (сам не зная, что есть и у него чудеса) – то есть не языком и гортанью! Причем – сразу же на звенящей латыни (которой тоже не ведал); причем – поступая совершенно банально и именно так, как никто не должен был здесь и сейчас понимать свои поступки.

Как на века (и сквозь века) прозвучало:

– Плиний Сабрину – привет! Первое: «Если бы человеческая душа была всегда адекватна не к событиям, на которые она отзывается, а к причинам событий, то не произвела бы она на свет никакого понятия о зле и добре», – здесь же (как бы овеществляя мысль) левая рука Стаса словно перестала существовать – ибо сейчас он сам как бы стал левой рукой и перекинулся в неё.

Он – протянул «себя-руку» сквозь вязнущий (почти что рассыпающийся) воздух и взял волосы на затылке одного из жлобов, и ласково и неудержимо (сам вослед «себе-руке» немного привстав), потянул-потянул-потянул его затылок от себя (для себя) и назад (для жлоба).

Он – почувствовал сопротивление (которого и добивался), которого – дождался сквозь вязнущий в его душе воздух-вдох; которое – возникло в шейных позвонках оппонента; но! Так и не проникло сквозь его череп (не известило мозг); потом – он отступил от римских писем (другу) и смешал тексты и жанры, которые ожесточённо друг другу (у каждого жанра своё эго) сопротивлялись

Он – не стал сопротивление преодолевать. Напротив, Стас тотчас его направлению последовал. Тем самым совместив переносицу бессмысленного (даже мысли у того не успело мелькнуть) бедолаги с острым краем стола; проделав все это непотребство, он не стал извиняться, но беседу с Городом и Миром продолжил:

– Второе: «Нет для Отца невозможного, но нет и постыдного: невинность не знала стыда, и для невинности стыд был не нужен», – здесь (так и не дав пострадавшему пасть, ибо – в страдании любой прост и невинен) Стас сумел воспарить над столом, опрокидывая его на второго своего оппонента; тот уже вскакивал, вознося свою пустую голову прямо навстречу полупустой бутылке, вовремя Стасом-рукой подхваченной.

– Теперь третье: «Сотворим невозможное без пролития крови; если никакой рассудок увещеваниям не поддается (формула инквизиции), то должно его предать неумолимой светской власти (или неумолимости судьбы-смерти), дабы она положило конец его бесплодной тревоге!»

И тогда – (причём и здесь, и сейчас) прозвучал Стасу ответ (которого он никак не ждал услышать); казалось бы – сейчас Стасу следовало бы (как волнами перетекая) продолжить свой полет по-над битой посудой, причём – парить мягко, почти гуттаперчиво; причём – растянувшись параллельно земле, вытянув перед собой длинную-предлинную руку с зажатой в кулаке (образовавшейся из разбитой бутылки) «розочкой».

А ведь ответ (уже) звучал, но – Стас как не слышал! Он поспешал, он торопился: ему следовало немедля достичь золотозубого. Чтобы уже на равных (полуобняв и покалываю острием аорту) потолковать с ним и договориться; зачем ему это?

Только ли – из его личного «я», жаждущего тревогу свою превзойти?

Только ли – из гордыни «продвинуться в сторону страха»? Бусидо (из всех дорог выбирай ту, которая ведёт к смерти) – не его традиция; но – что толковать (не)сбывшееся? Ничего у Стаса не вышло (а ответ продолжал звучать).

Незатронутые его рукопашным вихрем громилы еще только поднимались на подмогу поверженным сподвижникам. Визгливые девицы громил еще только подносили ладони к распахнутым ртам. Их (совместный) крик еще только клубился (как душа на морозе) подле искаженных губ; но!

Ответ – был дан (причём – задолго до и задолго после: в полном смешении текстов); золотозубым на чеканной латыни – которой никто (включая самих говоривших) в кабаке не понимал:

– «Саблин Плинию – привет! Первое: В чем вера твоя? В том, что уже бездну назад бог-не-Отец (прим. определение Яны) принял тленность человеческой природы – и при этом себя не унизил? Но тогда (и по твоему) и человеку не стыдно, даже если бы он перекинулся в дерево или осла, или даже невзрачные (даже если взять ваш экзи’станс) булыжники Сада Камней; но – сейчас ты показываешь себя вершин недостойным.

Ответ – был услышан (причём – задолго до и после самих вопросов: результата не достичь, если начало неверно); поэтому – летящего к золотозубому Стаса встретил (или, точнее, взглянул на его