– Состригли косы у нескольких крестьянок в порядке борьбы с пережитками прошлого. Царские знамена уже шьются. После отречения Царя они полетят со сцены в костры вслед за короной.

– Грандиозно! – сказал я.

Демиург улыбался самодовольно.

– Мне нужна ваша помощь. Могли бы вы, Леонид, взять на себя надзор за строительством декорации? У меня много других дел. Чертежи и эскизы я вам передам.

Я удивился:

– Почему я?

– А почему нет? Вы деятельны, у вас есть вкус. А если бы Мария Николавна согласилась расписать некоторые детали декорации с вашей помощью, я был бы рад.

– Конечно, я готова, – сказала Маша.

– Очень хорошо! Генеральная репетиция тридцатого октября, а премьера – седьмого ноября, в годовщину революции по новому стилю!

Я посмотрел на мужиков, неспешно ковыряющихся в земле.

– Такими темпами не успеть.

– Сюда доставят часть рабочих со строительства Дворца труда.

Вот! Повод вызвать наших со стройки.

Я пошел провожать Машу в лазарет к сестрам.

– Ты должна уговорить Пожарова вызвать сюда нашу тройку.

Я не мог сам просить Пожарова, потому что по легенде я даже не был с ними знаком.

– Да, конечно. Я попрошу за них, – сказала Маша.

– Только осторожно. Расскажи что-то вроде того, что они были вашими попутчиками, не раз выручали и защищали вас. И что они никогда не служили у Колчака и ему не сочувствуют.

– Да-да… – отвечала рассеянно.

– Как ты можешь любезничать с тем, кто так отзывается о твоем отце? – не удержался я. – Выдумал о нем какую-то нелепую комедию …

– Да разве это об отце? Мой отец сейчас в избе-читальне. Пожаров симпатизирует ему, любит поговорить с ним. А тот, кого Пожаров называет Николашкой Кровавым, – это же маска. Этот Николашка никакого отношения не имеет к моему папа́. Потому-то его никто здесь и не узнает.

Из записок мичмана Анненкова

28 октября 1918 года

Каждый день эта девочка, Нина, рисовала с нами в мастерской, но не то, что обычно рисуют дети, – не цветы, не кошек и собак и не домик. То есть дома она как раз рисовала, но объятые пламенем. И деревья рядом с домами горели, и трава. А вот людей на пожарах не было.

Маша давала Нине задания нарисовать яблоко, или кошку, или букет, но она изображала горящий дом и клубы черного дыма.

– Бедная девочка, – говорила Маша. – Это ужасно. Не зря отец за нее беспокоится.

Как-то вечером ко мне зашел Шагаев. Бегло перетасовав ри-сунки Нины, он с досадой бросил их обратно на подоконник.

– Не знаю, что делать с дочкой. Думал, хоть Мария Николавна научит ее рисовать что-нибудь другое. Плохо с головой у дочурки моей … Сволочи …

Я не спросил, но он ответил на незаданный вопрос:

– Чехи. Как пришли в город, убивали всех сочувствующих советской власти. Ходили по дворам и стреляли активистов и простых служащих по указке соседей-доброхотов. Жену мою расстреляли. Дом сожгли. Нина видела … Меня не было, я уже партизанил …

Нина рисовала пожары, несмотря на все усилия Маши. Однажды я не выдержал:

– Хорошо. Огонь так огонь. Но нарисуй костер, а вокруг него людей. Пусть они танцуют …

– На пожаре не танцуют, – сказала Нина.

Тихое упрямство. Взгляд исподлобья.

– На пожаре нет, но у костра бывает. Ты видела, как люди танцуют или через костер прыгают?

– Говорите со мной как с маленькой …

– Ладно, давай по-взрослому. Ты хочешь сойти с ума? Хочешь сидеть у церкви в грязном тряпье, как те блаженные?

Молчала.

– Тогда хватит рисовать пожары!

Я взял из ее рук рисунок, разорвал и дал ей чистый лист.

– Нарисуй бабочку. Каких ты знаешь бабочек?

– Крапивницу …

– Нарисуй крапивницу. Если хочешь рисовать пожар, делай это где-нибудь в другом месте. Мне здесь этого не надо. Я видел столько пожаров, что с меня хватит.

Октябрь 1918 года

Забайкальский край

По приказу Пожарова Бреннера, Лиховского и Каракоева перевели на сооружение декораций. С утра они уже сколачивали помост вместе с крестьянами. Мушкетеры не знали, что Анненков жив, и буквально остолбенели, когда увидели его. Поговорить с ними на глазах у всех Анненков не рискнул: двое охранников с винтовками скучали поодаль у церковной ограды. Выглядели мушкетеры не очень – осунулись, обносились.

Только когда стемнело, Анненков смог под предлогом укрепления настила завлечь товарищей под помост, где их не могли видеть снаружи. Там и обнялись наконец …

Когда Анненков вошел в клуб, компания встретила его как родного – шутками-прибаутками и густым самогонным духом.

– Вот он, наш поэт революции! – закричал Шагаев.

– Наш трубадур, менестрель, к нам! К нам! – махал ему рукой Пожаров из-за стола. Рядом с ним сидела Мария.

Анненкову по-особенному улыбалась Ангелина Баранкина. Активисты коммуны отмечали день ее рождения.

На сдвинутых столах из напитков – белесый самогон в пузатых бутылках, из закусок – вареная картошка, соленые огурчики и домашняя птица. Немыслимая роскошь.

Чествовали Ангелину Шагаев, Пожаров, начальник ЧК Большак, командир отряда Коноплев, несколько активистов и активисток. Приглашены были также избач и доктор с дочерями, но пришли только избач и Мария. Столом занимался сам Иван Михалыч Харитонов, придворный повар его императорского величества. Если бы только коммунары знали об этом – и еще о том, что само «величество» тоже сидит за столом … Избачу не в радость было это застолье, но он пришел – нельзя отрываться от коллектива.

– Ну что ж ты опаздываешь, стихотворец! – поднялся Шагаев. – Ангелина вот заждалась! Давай хлопни штрафную и рассказывай!

– Что рассказывать? – не понял Анненков.

– Стишок, что ты сочинил для юбилярки нашей!

– Газета в сельсовете висит. Каждый может ознакомиться.

– Газета газетой, но что ж ты не расскажешь нам стих с выражением?

Ангелина смотрела на Анненкова большими красивыми глазами. Он выпил пару глотков под одобрительные возгласы публики и прочел посвящение в форме сонета, с рифмованным описанием всех прекрасных качеств большевички Ангелины.

Мгновение тишины, а потом все будто с ума сошли. Никто из коммунаров раньше не читал стихов и тем более никогда не слышал декламации, ну, за исключением Пожарова, конечно. А тут еще стихи про их товарища, их Ангелину, и написал их не какой-нибудь древний Пушкин, а опять же их товарищ, свой коммунар … Ангелина подошла к Анненкову и поцеловала смачно, хоть и в щеку.

В разгар праздника Пожаров открыл кладовку и показал реквизит, заготовленный для мистерии: имперские флаги, бутафорскую царскую корону, мундир императора и костюм Ленина. И вдруг до Пожарова дошло, что исполнители