– И ведь сто пятьдесят лет у нас пожаров не было. И на тебе! Именно когда я ответственный в музее за пожарную безопасность! – отвечал ему второй – худой, встрепанный.

– Как вы думаете, уцелеет там хоть что-нибудь? – спросил Рьянов.

Оба посмотрели на молодого человека, как на безнадежного оптимиста.

– Лишь бы дальше огонь не пошел, вот о чем думать надо! – сказал худой, хватаясь за всклокоченную голову.

«Словно кто-то идет впереди меня, убирает доказательства, – подумал Рьянов. – Кому-то словно очень не хочется, чтобы обезьянья версия получила право на жизнь, а Жгутов – возможность оправдаться».

Еще не раз за свою успешную карьеру Рьянов заметит, что будто бы неведомая сила управляет его поступками, ведет его, подталкивает, посылает ему прямо в руки ценные свидетельства и вещдоки. И отбраковывает, заставляет закрыть глаза на другие факты, которые могут усложнить и затянуть процесс расследования, не приведут к быстрому и однозначному следовательскому триумфу.

Как бы поступил Рьянов, если бы узнал, что демон След избрал его своим любимцем и орудием своих дьявольских происков? Что раскрытием сложных, громких дел он обязан не своему таланту, интуиции, находчивости, а адскому промыслу? Доказательства, которые он собирал, на самом деле подсовывались врагом рода человеческого. Рьянов, не ведая того, занимался подтасовкой данных, фабрикацией дел. С его подачи невиновные садились на скамью подсудимых, каток правосудия ломал судьбы, а отпетые мерзавцы, воистину сыны ада, ускользали от руки закона, продолжали свое гнусное дело.

Далеко не ангел Жгут, как исключение, нужен был демону не на воле, а в тюрьме, и не просто в тюрьме, а в дальней, северной, колонии, где отбывают наказание убийцы и маньяки. И поэтому След подчищал, убирал с глаз следствия улики, которые могли вызвать сомнения в том, что Жгут – убийца. Из перехваченного спиритического допроса Рьяновым академика Неелова След понял, откуда грозит опасность его плану по переселению фаната биткоинов в места не столь отдаленные, и, соединив углом указательные пальцы с длинными острыми когтями, вызвал короткое замыкание проводки в чучельной мастерской Музея фауны, где в холодильнике коченел мертвый орангутан Рома.

Демон считал, что и для Рьянова полезнее скорее забыть об обезьяньем следе, принести начальству сшитое на Жгута дело и получить очередное поощрение – за раскрытие убийства академика Неелова, которое было не менее громким преступлением, чем похищение его внуков.

И Рьянов пошел по дорожке, на которую направил его демон. Убедившись, что обезьяна окончательно утрачена, он счел версию отработанной. Обезьянья версия и без того была слабой, а без доказательств ничего собой не представляла. Не ссылаться же на показания мертвого Неелова! Неразборчивые отпечатки пальцев со странным рисунком на ноже могли самое большее свидетельствовать, что нож побывал не только в руках Жгутова, но никак не служили доказательством невиновности самого Жгутова.

Приехав с пожара в управление, Рьянов первым делом умылся. Он не только смывал сажу и копоть, но и умывал руки в судьбе Жгутова.

А душа орангутана Ромы, чья экзотическая земная оболочка, внесенная в Красную книгу, сгорела в чучельной мастерской, в это время пребывала в очень необычном месте. Впервые оказавшись здесь, Рома удивился: «Где это я?» Он стоял на белой, как бумажный лист, земле или полу. По сторонам и сверху все тоже было белое.

Последнее, что он видел перед тем, как уйти с Обезьяньей Печалью, были прутья и деревянный потолок его клетки в саду. Клетка была просторная, но ему было тесно и плохо в ней, потому что Обезьянья Печаль занимала ее почти всю. Сначала, когда она выползла из ножевой раны в его плече и поселилась вместе с ним, она была маленькая и почти не доставляла неудобств, только плохо пахла и покусывала больную лапу орангутана. Но день ото дня она росла, тяжело и жарко наваливалась на Рому, дергала, толкала, тянула куда-то за собой, не давая удобно улечься, вдохнуть свежего воздуха.

А сейчас Рома не улавливал ни звуков, ни запахов. Не было жара в теле, вернулись силы. Он поднес лапу к глазам и удивился еще больше. Лапа была голая, без шерсти, бледнокожая. Он принялся разглядывать ноги, поднимая то одну, то другую. Они тоже были голые, белые, с такими короткими пальцами, что ими нельзя ухватить ветку. И живот, и грудь Ромы светились белой кожей, на них только кое-где сохранились островки рыжей шерсти. Он пожалел, что стал так некрасив, так похож на людей.

«Выходит, это Обезьянья Печаль привела меня сюда», – подумал Рома.

Он огляделся. Он не мог осознать ни размеров, ни формы помещения или местности, в которой находился. У места не было очертаний. Не было ни стен, ни углов, ни границ, ни расстояний. Будто всю обстановку, весь пейзаж, как рисунок, стерли, оставив чистый лист. Только в глубине молочного ландшафта, словно в тумане или на полотне экрана, проплывали тени неясных фигур.

Рома долго топтался на месте, посреди белой пустыни, не зная, что делать, куда идти. Картина вокруг, превращения, произошедшие с ним, удивляли и смущали Рому. Орангутан чуял и перемены внутри себя. Изменения эти были неуловимы, как таяние снега, но они тревожили Рому даже сильнее, чем то, что он видел.

Орангутан почувствовал себя обиженным, обманутым и одиноким. Ему захотелось сочувствия, защиты. Он вспомнил о своей подруге Бэби и решил отыскать ее. Ведь она тоже, раньше его, ушла с Обезьяньей Печалью, а значит, должна была быть где-то здесь, в этом белом просторе.

Рома двинулся по направлению к далеким, мелькающим теням. Он шел, по-обезьяньи раскачиваясь. Тени, к которым он приближался, становились четче. Вдруг, как из тумана, прямо на него вышли двое. Рома испугался и шарахнулся от них, потому что принял за людей. Но сообразил, что это не люди, и испугался еще больше. Отбежав на безопасное расстояние, он с любопытством разглядывал пару, которая следовала, не обращая на Рому внимания.

Эти двое передвигались, как люди, на двух ногах, но при этом один из них имел кошачье лицо, хоть и гладкое, без шерсти, но со стрелками длинных торчащих усов, носиком-пуговкой и круглыми глазками, а у второго вместо носа свисал слоновий хобот. И одежды на них не было, а Рома знал, что людей без одежды не бывает. Глядя вслед, Рома обнаружил у двуногого кота хвост. Правда, хвост был не кошачий, пышный султан, а – лысый, облезлый прутик.

Рома снова тронулся в путь. Его путешествие было долгим. Роме казалось, что он идет много дней и ночей. Он не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды. Его подгоняло томление и беспокойство. В дороге он встретил много невиданных существ, то ли людей, то ли животных. Он видел рыб, дышащих не через жабры, а через курносые носы. Они вышагивали на хвосте, отрясая на белую землю остатки серебряной чешуи. Он видел петуха без перьев, бегающего кругами на человеческих ногах со шпорами. Он видел своих сородичей обезьян, которые, учись Рома в школе, внешним видом напомнили бы ему иллюстрацию к параграфу о происхождении человека: почти люди, но еще обезьяны… Рома пугался восьминогих, ростом с человека, людей-пауков, которые по пути теряли лишние конечности; прямоходящих бесхвостых крокодилов; черепах без панцирей, разучивающих человеческую походку… Рома был свидетелем, как огромная змея анаконда сбросила кожу и предстала бледным и гибким, как лоза, человеком с руками и ногами, усаженными неразвитыми полупрозрачными пальчиками.