Зацепин мучительно искал выход. Пейзаж, отвечая его настроению, утратил безмятежность и праздничность. Пестрые краски тропического острова поблекли, умолкли голоса птиц. Зацепин, раздираемый мучительными раздумьями, оказался в черно-белом, неуютном раю.

Шторм в его душе словно перекинулся на копии. Они вдруг перессорились. Вислоухий Тимоша, ощерясь, с глухим рычанием, кинулся на блондина. Хоть мысли Зацепина были заняты другим, он не отказал себе в удовольствии понаблюдать, как альфонс, нелепо подпрыгивая и увязая в песке, увертывается от наскакивающей собачонки. Дети швырялись друг в дружку горстями песка, а золотозубая бабушка призывала их к порядку непедагогичными подзатыльниками.

Возня копий стала раздражать Зацепина, он удалился со своими тяжелыми мыслями в серый, лишившийся изумрудного пигмента лес. Вера, товарищи, книга судеб, демон, Неелов вертелись в его голове. Он снова и снова вспоминал, как расстался с Верой на пороге рая. Он помнил каждое ее слово, ее кроткую тихую прелесть. «Ты подарил мне Его. Это такой свет, доброта! Ты мне возврати Его поскорей…» – говорила она, а Зацепин, изнывая от чувства вины и раскаяния, клялся вернуть ее в рай.

Чем больше он думал о Вере, тем острее становилось желание быть с ней несмотря ни на что, опрокинув все препятствия. Он понимал, что не сможет оставить ее в аду. Он отдался всепобеждающему порыву к счастью.

– Мы будем, будем вместе! – выкрикивал Зацепин, словно заклинание, под обесцвеченными кронами.

Он поднимался в гору, укрепляясь в своем решении, и шаг его делался все тверже и целеустремленнее. Мир вокруг тоже менялся. Деревья отрясли серые листья, лес поредел. Зацепин уже взбирался по лысому скалистому косогору, а сама макушка, к которой он стремился, укрылась снежной шапкой. Но Зацепин упорно карабкался вверх, помогая себе руками, на которых вдруг обнаружил меховые перчатки. И чем ближе он придвигался к свинцовому небу, тем спокойнее делалось у него на сердце.

Его толкало вверх убеждение, что обращаться к Богу нужно с высокого, значительного места. Едва он достиг крыши острова, в небе над ним распустился свиток северного сияния и зазвучала хрустальная музыка сфер. «Цветной шарф», – вспомнил Зацепин свою метафору из юношеского очерка и засмеялся.

Он стоял на узкой, как балкон, ледяной вершине голой скалы, в которую съежился пышный тропический остров. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались ледовые поля. Но мир этот не был однотонным и безрадостным. Он был полон оттенков и красок. В белизне льда отражались сполохи и переливы небесного огня. Даже толстая куртка с капюшоном, которая оказалась на Зацепине, была ярко-желтой, веселящей глаз.

Он понял смысл преображения окружающего мира. Рай Веры, в котором Зацепин квартировал, изменился, подстроившись под его индивидуальность, в соответствии с его подсознательным требованием. Выходит, Арктика в молодости не прошла даром, она осталась в душе землей обетованной, к которой он неосознанно стремился.

Когда Зацепин начал говорить, он был совершенно, ледяно спокоен.

– Великий Боже! – сказал он в мерцающее небо. – Я стою на этой горе не для того, чтобы Ты заметил меня, ведь ни одна песчинка, ни один атом не ускользают от Твоего взгляда. Но как велика эта гора подо мной, так велико мое желание и моя просьба: яви милость Круглову, Зуеву и Непейводе! Они протянули руки к книге судеб и за это терпят в аду. Но Твоей мудростью книга судеб теперь роздана в миллиарды рук! За что же им страдать? Избавь их от мучений! Даже если они не достойны Твоих щедрот, ниспошли им убежище и покой ну хотя бы в этой ледяной пустыне!

Зацепин замолчал. Огненные колеса все быстрее крутились в небе. Умиротворение и радость переполняли Зацепина. Не потому, что сделан трудный шаг, что нет больше гнетущих сомнений. Блаженство иного рода росло в нем. Свет умиления и любви, затеплившийся в сердце после первых слов обращения к Богу, усиливался. В этом свете терялись очертания предметов, они будто растворялись на глазах Зацепина. Свет покоряющей любви вбирал его, топил в себе. Его захлестывала неистовая доброжелательность ко всему вокруг: к скале под ногами, к нагромождениям ледяных торосов до горизонта, к пестрому полотнищу северного сияния над головой. Из его мыслей и памяти изглаживалось все земное, суетное, что должна была заполнить огромная, бесконечная радость по имени Бог. «Все не важно, все пустое, кроме этого упоительного слияния», – будто уговаривал его сладкий голос.

Рай подчинял себе Зацепина. Он пытался удержать в голове имя женщины, но оно ускользало. С трудом он поймал его.

– Вера! – исступленно выкрикнул Зацепин. И этот крик, будто якорь, остановил его, уносимого потоком блаженства в беспамятство. Зацепин понял, что нужно, не откладывая, сделать следующий шаг. Но все-таки медлил. Он надеялся дождаться результатов своего заступничества и боялся их не увидеть.

И он был вознагражден сполна. Перед ним, в сполохах небесной цветомузыки, вдруг возник Дед – Круглое, абсолютно такой же, каким Зацепин помнил его. Круглов поддерживал одной рукой другую – распиленную на тонкие ровные ломти, роняющую капли горячей крови на лед.

– Лейтенант! – крикнул он. – Смотри в оба, сейчас остальные наши десантируются! Прикрывай!

И он по крутому склону полез вниз, чертыхаясь и разбрызгивая кровь. Зацепин с ликованием и нежностью смотрел на товарища по оружию, которого не видел четверть века. «Круглов весь в пылу борьбы. Хорошее пополнение будет для армии Неелова», – растроганно думал Зацепин.

Он не долго оставался в одиночестве. Растопырив руки, нетвердым шагом слепого на вершину ступил мужчина. На его голову по самые плечи была нахлобучена деревянная кадка. Он сдернул кадку, рассыпая землю, и Зацепин узнал Непейводу.

– Спасибо, лейтенант, выручил! – поблагодарил Непейвода, швырнув кадку в пропасть. Отряхнулся от земли и скатился вслед за Дедом.

А потом на вершине сделалось тесно. Это капитан Зуев, уже не в женском, а в природном обличье, свалился на гору, а с ним – множество ребятишек. Четыре кокона спеленутых новорожденных Зуев прижимал к груди. А остальные – мал мала меньше – еле научившиеся ходить, и на четвереньках, в распашонках, с сосками в слюнявых ртах, цеплялись за маму, которая превратилась в папу, и друг за друга. Старшие тащили белые свертки с грудными, как муравьи личинок.

– Слушай, Зацепин, – подергивая усиками, хлопотливо спросил Зуев, – не знаешь, можно тут кормилицу найти или хоть коровьего молока?

И когда Зацепин, улыбаясь, пожал плечами, Зуев озабоченно вздохнул, сел на лед и поехал с кручи, а за ним – пища, хныча, хохоча – ухнул вниз весь его удивительный выводок.

– Благодарю, Господи! – подняв лицо к небесному пожару, истово воскликнул Зацепин и в ответ получил новую сладкую волну благодати.

Это была не вся его награда за освобождение товарищей. Вершину с ним неожиданно разделила женщина яркой восточной красоты. Стройная, широкобедрая, в черном водопаде волос, она была одета явно не для полюса – в узкую юбочку и натянутый изрядной грудью топ, не прикрывающий соблазнительный животик с лучистой серьгой в пупке. Атлантида, душа утонувшего острова, – а это была она, – переставляя стройные голые ноги, приблизилась к Зацепину, взяла его за подбородок смуглой обнаженной рукой, заглянула в лицо миндалевидными зелеными глазами.