— Теперь ты спрашивай, — встряла Ира, ей не терпелось самой в чём-нибудь признаться.

Крис задумался, но гладить руку Славки не перестал.

— Валера, твой самый любимый торт.

— Торт? — переспросили в один голос Стас и Илона.

Валера тоже удивился.

— Почему торт? В каком смысле торт?

— В прямом. Какой торт на твой день рождения тебя запомнился больше всего?

Повисла тишина, нарушаемая шуршанием спальника и перестуком мелких капель по внешнему тенту. Коля заснул и слегка похрапывал. Валера долго не отвечал, наконец, решился:

— Мамин торт на моё пятнадцатилетие. Она сама его сделала. «Наполеон». Он упал на пол, но мы его собрали и кое-как слепили снова. Это был самый вкусный торт. — Он встряхнулся. Приподнявшись на локтях, нашёл взглядом Славку.

— К тебе вопрос. Твоя первая любовь?

Илона возмутилась.

— Почему первая, у нас же вопрос про самую-самую?

— Ну, хорошо, самая первая любимая любовь?

— Повезло тебе, что ты не на филфаке учишься, «любимая любовь», — усмехнулась Вика.

— Первая и единственная любовь — мой Лука, — не колеблясь, произнесла Славка и едва не вскрикнула, Крис до боли сжал её руку, а потом резко отпустил.

— Это рыженький такой, который на тренировки иногда приходил? Он и есть твой парень?

— Да. — Славка потёрла ноющее предплечье, в сторону Криса намеренно не посмотрела.

— Правильно, первая любовь, но насчёт единственной не торопись. В семнадцать рановато ещё разбрасываться такими заявлениями, — нравоучительно заметила Илона.

— Мне девятнадцать.

— О, а что ты на первом курсе тогда делаешь?

— Я после школы не сразу поступила.

— Теперь ты спрашивай, — подал голос из темноты Стас и зевнул.

Славка сначала хотела спросить, про страх, а потом поняла, что это она и так узнает ночью, спросила другое:

— Твой самый большой стыд?

— Стыд?

— Вспомни, когда тебе было так стыдно, что хотелось провалиться под землю?

— Ну и вопросики у тебя, Славка, коварные.

Стас молчал ещё дольше Валеры. Наконец, когда уже никто не ожидал признания, он произнёс:

— Этим летом мы с папой отдыхали в Сочи. Там в санатории была женщина, которая почему-то сразу меня выделила. Я понял, что понравился ей, правда, она была сильно старше, но красивая. Ухоженная такая мадам, знающая себе цену. Мы с ней переглядывались в парке, у моря и даже сидя в кафе за обедом, но не разговаривали. А однажды вечером она пошла в атаку. Сама со мной познакомилась. А потом я заговорил.

— И что? — не понял Валера.

— Да ладно, а то я не знаю, какой у меня голос. И ваша дурацкая кличка Соскачатун явно не из-за моих кубиков пресса. В общем, она рассмеялась и ушла. Вот и вся романтика.

— Прости, Стас, — откликнулась Ира.

— Нормально всё, я привык.

Славка спросила про стыд, а стыдно сейчас было именно ей. Она тоже называла его Соскачатун и посмеивалась над тоненьким голоском, неподходящим для такой брутальной внешности. Оказывается, Стас, хоть и смеялся со всеми, на самом деле каждый раз обижался.

Крис всё ещё лежал рядом, но ощущался как неподвижная стена. Он больше не касался её, отодвинулся к самой тканевой стенке, вроде как отвечал на вопросы и задавал, но Славка явственно слышала в его голосе злость и обиду.

Славка зевала и ловила взглядом движущиеся пятна на стенах палатки, пыталась сосредоточиться на мысли, почему Крис вдруг сделал ей больно и рассердился? Может, это ревность, но с чего ему ревновать? Он сам сказал, что у него есть Аня.

А потом она провалилась в сон.

Она брела по лесу, своему родному Старолисовскому. Шла долго, пока не выбралась к оврагу, по дну которого пролегали рельсы. Только теперь их было в два раза больше. Поезда шли в обе стороны, пустые, с огромными прозрачными окнами. А с обратной стороны стоял безликий Чахаох. Казалось, он не шевелился, но при этом умудрялся двигаться рывками, одновременно с мерцанием света. Славка смотрела, как он приближается в заворожённом оцепенении, птицы смолкли, эхом разносился только громкий перестук колёс и буханье её сердца. Как обычно, Славка не придумала ничего лучше и просто убежала, сначала в лес, а потом и в чужие сны. Причём случилось это практически незаметно. Просто Старолисовские самшиты и чёртовы дорожки сменились на Неберджай и разбитые вокруг поляны туристические стоянки. Славка заглянула в сны соперников — команды, претендующей на первое место. Страхи там мелькали сочные и очень удобные, чтобы обеспечить «Азимуту» если не победу, то хотя бы вхождение в тройку лидеров. У одного парня сигнальным огнём горел страх высоты, у другого — боязнь прилюдно опозориться, а девушка конвульсивно щёлкала карабином и никак не могла укрепить страховку. За короткий промежуток, пока Славка за ней наблюдала, она упала три раза и разбилась в лепёшку. Причём не фигурально выражаясь, самую натуральную мясную лепёшку, похожую на плоскую бургерную котлету.

Славка с трудом удержалась от соблазна поковыряться в страхах и немного их усилить. Или хотя бы наслать частых мелких кошмариков, чтобы соперники просыпались каждый час и банально не выспались. Почему-то вспомнила Малику, не признавшуюся в дружбе с деканом. Она верила, что Славка сама справится, и не помогла, хотя могла бы замолвить словечко. Славка была ей благодарна за это невмешательство, вот и сейчас удержалась от удобной несправедливости и прошла мимо. Заглянула в сон Стаса.

Как и ожидалось, после игры «Самый-самый» он снова проживал своё унижение. Славка давно заметила, что прочитанная перед сном книга, увиденный фильм или эмоциональный разговор почти всегда проявлялись в сновидениях, порой в сильно изменённом виде, но по деталям можно было обнаружить, что так зацепило воображение и осело в омуте подсознания.

Стас явно видел этот сон не впервые, у него появился каркас закольцованности, такие сны плохо поддавались переделыванию, и сами уснувшие, словно роботы, повторяли заученные фразы и не могли выбраться из этой западни. Стас снова стоял перед женщиной, в его воображении она выглядела как Мэрилин Монро с кроваво-красными губами. Славка, не раздумывая, вытянула из этой особы тонкую розовую нить, пока она не произнесла обидные слова. Тянула быстро, наматывая на локоть, как их учил Дядько бухтовать верёвку. Сначала нить вытягивалась легко, но с каждым оборотом становилось сложнее. Стыд сопротивлялся. С ужастиками ей бороться было проще и привычнее, а вот вина и стыд слишком сильно вплетались в подсознание, и если бы сейчас воспоминания о позоре не были завязаны на страхе, она бы вообще не смогла его нащупать. Наконец женщина замерцала, потеряла голос и насыщенность. Славке удалось сломать каркас, а вот сам