от Великих озер, было весьма распространено усыновление. После смерти ребенка его место занимал ребенок, который был на него похож. Сходство определялось самыми разными способами: часто в семью, в полном смысле слова, принимали ребенка, взятого в плен во время набега, окружали нежностью и передавали ему все привилегии, которые изначально предназначались для умершего. Нередко это был ближайший товарищ ребенка по играм или ребенок из другого родственного поселения, похожий на погибшего ростом и чертами лица. В таких случаях семья, отдавшая ребенка, должна была быть довольна, и действительно, как правило, такой шаг не был чем-то столь серьезным, как это воспринимается в наших общественных институтах. У ребенка всегда было много «матерей» и много домов, где его признавали своим. Считалось, что новая семья становилась для него настоящим домом. Для переживших утрату родителей все снова становилось так, как было до смерти их ребенка.

Люди, которые в первую очередь оплакивают событие, а не самого покойного, получают в этих культурах такую поддержку, которую невозможно себе представить в общественных институтах нашей цивилизации. Мы допускаем возможность такого способа обрести утешение, однако мы тщательно следим за тем, чтобы сделать его связь с самой потерей как можно менее заметной. Оно не превращается в обычай траура, а те, кого бы вполне устроило такое решение проблемы, лишаются поддержки вплоть до тех пор, пока это потрясение не утихнет.

К досаде можно относится и по-другому, прямо противоположно отношению индейцев пуэбло: в качестве примеров мы говорили о других дионисических реакциях индейцев Великих равнин. Вместо того чтобы попытаться пережить случившееся с наименьшими потерями, облегчение ищется в самом причудливом выражении горя. Индейцы Великих равнин относятся к бурным проявлениям эмоций, как к само собой разумеющемуся, в высшей степени терпимо.

В любой группе людей можно выделить тех, кто по природе своей склонен к подобным реакциям на досадное происшествие и горе: игнорировать, идти на поводу у несдерживаемых чувств, мстить, наказать жертву и стремиться вернуться к тому, как было изначально. В нашем обществе, с точки зрения психиатрии, некоторые из этих импульсов признаются плохими способами разрешения ситуации, а некоторые – хорошими. Считается, что плохие ведут к нарушению адаптивности и сумасшествию, а хорошие – к нормальной жизни общества. Впрочем, очевидно, что нет никакой связи между какой-нибудь «плохой» наклонностью и ненормальностью в самом широком смысле слова. Там, где, как среди пуэбло, желание убежать от горя, любой ценой оставить его позади, закреплено в общественных институтах и поддерживается всеми установками, психотическое поведение не возникнет. Народам пуэбло невротизм не свойствен. Создается впечатление, что их культура способствует психическому здоровью.

Схожим образом, столь ярко выраженная у квакиутль паранойя в разработанной нашей цивилизацией психиатрической теории считается чем-то «плохим», то есть разрушающим личность. Тем не менее именно те представители квакиутль, кому свободное выражение подобного отношения ближе всего, становятся вождями их общества и больше всего проявляют свою личность.

Разумеется, способность личности должным образом подстроиться под культуру зависит не от того, каким мотивам она следует или от каких отказывается. Связь здесь выстроена иначе. Общество благосклонно к тем, кому присущи реакции, наиболее приближенные к характерному для данного общества поведению. Если же человеку присущи реакции, которые не входят в этот спектр выделенных культурой форм поведения, он словно теряется. Таких «ненормальных» общественные институты их цивилизации не поддерживают. Они суть исключения, которым нелегко принять традиционные для их культуры формы.

Для состоятельности сопоставительного психиатрического исследования эти потерянные личности, которые не смогли должным образом приспособиться к своей культуре, имеют первостепенное значение. В психиатрии эту проблему часто понимают неверно, начиная с изучения установленного списка симптомов вместо того чтобы понять, какие реакции в данном обществе считаются недопустимыми.

У всех описанных нами народов есть свои «ненормальные», которые не принимают участия в жизни племени. На Добу полагали, что человек сбился с пути, если от природы он дружелюбен и видит в деятельности самоцель. Такой человек приятен и не стремится повергнуть или наказать своих соплеменников. Он работает на всех, кто его попросит, и неустанно выполняет их поручения. В отличие от соплеменников, он не боится темноты, и не сдерживается при людях проявлять простое дружелюбие по отношению к близким ему женщинам, например к жене или сестре. Он часто похлопывает их по плечу на людях. Для любого другого добуанца такое поведение считалось бы постыдным, но в нем оно воспринималось как простая глупость. В деревне к нему относились достаточно доброжелательно, не используя его в своих интересах и не выставляя на посмешище, но его определенно считали человеком, который находится вне игры.

Поведение, которое на Добу приписывали простакам, в определенные периоды нашей цивилизации возводилось в идеал, и до сих пор существуют профессии, в которых подобные реакции принимаются большинством западных обществ. Особенно если речь идет о женщине: и по сей день наши нравы поддерживает в ней подобные качества, и она достойно играет свою роль в семье и обществе. Тот факт, что в своей культуре такой добуанец оказался лишен какой-либо роли, является следствием не конкретных присущих ему реакций, а пропасти между ними и моделью его культуры.

Большинство этнографов столкнулись с тем, что были вынуждены признать: людей, которых одно общество с презрением подвергло остракизму, другая культура отвергать бы не стала. Роберт Лоуи повстречал среди индейцев кроу на равнинах человека с исключительным пониманием форм своей культуры. Ему было интересно попытаться взглянуть на них непредвзято и соотнести между собой различные ее аспекты. Ему была интересна генеалогия, и он обладал бесценными познаниями в истории. Все это вместе делало его идеальным толкователем жизни индейцев кроу. Однако для индейцев кроу черты эти не были дорогой к почету. Он определенно боялся физической опасности, а показная храбрость считалась в этом племени достоинством. Хуже того, он пытался добиться признания, ссылаясь на воинский подвиг, который оказался ложью. Было доказано, что он не отвязал от кольев привязанную к ним лошадь, как он утверждал, чтобы вывести ее из вражеского стана. Лгать, ссылаясь на воинские подвиги, считалось главным грехом среди индейцев кроу, и по общему мнению, которое повторяли снова и снова, он считался безответственным и слабым.

Подобные случаи можно сравнить с тем, как в нашей цивилизации относятся к человеку, который не придает большого значения личному имуществу. Те, для кого накопление имущества не является достаточной мотивацией, постоянно пополняют ряды бездомных. Если эти люди становятся бездомными, общественное мнение рассматривает их как возможно порочных, так как на самом деле из-за противообщественного положения, в которое они попадают, они легко таковыми становятся. Если же такие люди восполняют это тем,