песнях квакиутль горе смешивается с чувством позора, который был нанесен страдальцу, и затем чувства эти переходят в горькую насмешку и желание снова уравнять весы. Отвергнутые девушки и юноши выражают в своих песнях чувства примерно так же, как в нашей собственной культуре:

О, возлюбленная моя, как мне донести до тебя мои мысли, мысли о твоем поступке,

возлюбленная моя?

Это повод для смеха, возлюбленная моя, твой поступок –  повод для смеха,

возлюбленная моя.

Это повод презирать тебя, возлюбленная моя, твой поступок –  повод презирать тебя,

возлюбленная моя.

Прощай, возлюбленная моя, прощай, госпожа моя, из-за того, что ты сделала,

возлюбленная моя.

Или так:

Она делает вид, что ей безразлично, что она не любит меня, моя истинная любовь,

моя милая.

Моя милая, ты заходишь слишком далеко, ты порочишь

свое имя, моя милая.

Друзья, не позволяйте нам больше слушать песни любви

тех, кого мы не видим.

Друзья, будет славно мне найти новую истинную

любовь, свою милую.

Надеюсь, она услышит, как я пою любовные песни моей

новой любви, моей милой.

Мы видим, что горе легко превращается в стыд, но тем не менее в определенном ряде случаев они могут открыто выражать именно горе. Также, в тесном семейном кругу квакиутль порой проявляют теплую привязанность и взаимную поддержку, свойственную радостным отношениям между людьми. Не во всех жизненных ситуациях квакиутль одинаково подчиняются наиболее свойственным для них мотивам.

Как и у квакиутль, в западной цивилизации не все стороны жизни одинаково подчинены жажде власти, столь заметной в наши дни. Впрочем, у добуанцев и зуни не так легко проследить те стороны жизни, которые набор их устремлений затронул лишь слегка. Это может быть связано с природой их модели культуры, а может – с гением последовательности. В настоящий момент определить это невозможно.

Всякий раз, когда мы хотим понять процесс интеграции культуры, необходимо принимать во внимание одно социологическое явление – значимость диффузии. Антропологи провели внушительное количество исследований, показавших, что человек склонен к заимствованию. То, до каких пределов среди примитивных народов могли распространится какие-то черты, является одним из самых поразительных явлений в антропологии. Такие черты, как детали костюма, особенности различных техник, обряды, мифы, обмен дарами при заключении брака, распространяются на целые континенты, и часто бывает так, что в каждом племени, живущем на одном континенте, в той или иной форме эти черты присутствуют.

Но тем не менее некоторые отдельные области внутри таких обширных территорий наложили на этот исходный материал отпечаток в виде отличительных целей и мотивов. Индейцы пуэбло применяют системы земледелия, используют магические приемы и рассказывают широко распространенные мифы, которые также свойственны многим североамериканским народам. Аполлоническая культура, находящаяся на другом континенте, разумеется, будет работать с другим исходным материалом. Две такие культуры имели бы общее направление, под которое они подстроили исходный материал, имеющийся и на том, и на другом континенте, однако черты их не были бы схожи. Поэтому содержание конфигурации черт двух сравниваемых культур, расположенных на разных концах света, неизбежно будет различаться. Мы можем определить, в каком направлении развивалась культура индейцев пуэбло, сравнивая ее с другими культурами Северной Америки, в которых тот же самый набор элементов проявляется иначе. Подобным образом мы сможем лучше понять, что греческая цивилизация делала упор на аполлоническое начало, если изучим ее на фоне окружающих ее других средиземноморских культур. Всякое понимание процессов интеграции культур должно исходить из понимания диффузии.

В то же время, знание процессов интеграции культуры выставляет природу широко распространенных черт в новом свете. В обычных узко специализированных исследованиях брака, обрядов посвящения или религии предполагается, что каждая из этих черт есть особая область поведения, которая создала свои собственные мотивы. По Вестермарку, брак является выражением сексуальных предпочтений, а суть обрядов посвящения заключается в том, что они вытекают из потрясений полового созревания. Поэтому тысячи возможных вариантов этих культурных черт все равно стоят в едином ряду, а изменения происходят вокруг одного какого-то стимула или потребности, заложенных в стандартной ситуации.

Очень немногие культуры относятся к особо важным событиям так просто. Через такие события – свадьбу, смерть или взывание к высшим силам – общество находит выражение присущим ему целям. Мотивы, которые им руководят, не возникают из какой-то конкретной выбранной ситуации, а внедряются в нее общим характером культуры. Брак может не иметь отношения к сексуальным предпочтениям, для удовлетворения которых существуют иные способы, зато исторически может сложится, что «накопление» жен служит накоплением богатства. Экономика может так далеко отойти от своей первоначальной роли – обеспечивать человека необходимой едой и одеждой – что все способы ведения хозяйства оказываются направлены на то, чтобы выставлять на пышных витринах такое количество продовольствия, что во много раз превышает человеческие потребности, и из-за гордыни оставлять это демонстративно гнить.

Даже во время описания трех отобранных нами культур вновь и вновь становилось очевидно, что мы испытываем трудности в понимании природы причин даже сравнительно простых культурных реакций. Траур, согласно тому, что служит для него поводом, есть горе или облегчение, которыми человек реагирует на потерю. Так сложилось, что ни в одной из этих трех культур общественные институты данный вид реакции на траур не закрепили. Ближе всего к такому подходу подошли индейцы пуэбло: в их обрядах смерть близкого родственника воспринимается как тяжкая беда, и общество собирает силы на то, чтобы избавиться от связанных с ней неудобств. Хотя горе едва ли закреплено в их обрядах, они все же относятся к потере как к беде, последствия которой необходимо насколько возможность смягчить. У квакиутль, даже если искренняя скорбь и имеет место, обычаи траура являют собой примеры особой культурной паранойи, из-за которой они считают, что смерть их родственников навлекает на них позор и они должны отыграться. Обычаи траура на Добу во многом схожи, но они, в первую очередь, предусматривают, что кровный род назначает наказание супругу или супруге покойного за то, что он или она навлекли смерть на одного из них. То есть обычаи траура суть один из бесчисленного множества случаев, в котором добуанцы видят предательство, а потому выбирают себе жертву, которую можно было бы за него наказать.

Традиция очень легко отбирает какую-нибудь ситуацию, которая возникла по воле окружающей среды или жизненного цикла, чтобы при помощи нее направить не связанные, в сущности, цели в единое русло. Само событие бывает порой столь малозначимым, что смерть ребенка от свинки может повлечь