– Не судьба.

Нахмурившись, он отходит и выуживает из холодильника пиво.

– Дел было выше крыши. И ты в курсе, что я не беру с собой телефон.

– Вот же чушь собачья.

Шон качает головой.

– Нет, чушь – это то, что считаешь «Большого брата» просто названием реалити-шоу.

– Ты всерьез сейчас? Будешь искажать факты, чтобы читать мне нотации?

В его глазах вспыхивает предостережение, и я таращусь на него.

– Большой брат смотрит. Я знаю, Шон, знаю. – Закатываю глаза. – Ты такой параноик.

Он опрокидывает в себя пиво и насмешливо качает головой.

– Нет, я бдителен, – тихим голосом заявляет Шон. – А если буду задирать нос, то нас попросту поймают.

– Не кажется, что ты ведешь себя нелепо? – Я смотрю на книгу и беру ее в руки. – Не думаешь, что это немного надуманно?

– Это художественный вымысел – конечно, это надуманно, – огрызается он с сарказмом и скрежещет зубами. – Нет, глубокая или массовая промывка мозгов такого масштаба не может стать явью. За исключением, разве что, незначительного инцидента под названием Холокост, когда миллионы людей были казнены руками одного чертова психопата.

– Ты знаешь, о чем я. Это Трипл-Фоллс, Шон, а не оккупированная нацистами Германия.

– Нет, не знаю. Нелепо – что тебе нужно увидеть, чтобы поверить.

– Извини, если я считаю, что у правительства есть более важные дела, чем прослушка твоего телефона.

Шон испепеляет меня взглядом.

– Всех прослушивают. Всех. Каждый разговор на любом чертовом девайсе записывается правительством. Возможно, было бы нелепо, будь я никчемным придурком, единственным преступлением которого стала бы домашняя порносъемка с лучшей подругой жены. Всем насрать на эту херню, кроме этой гипотетической жены. Но ты-то знаешь. – Он щурится. – Бывало у тебя такое, что ты с кем-то наедине обсуждала одну тему, а потом видела соответствующую рекламу в ленте новостей?

Я прикусываю язык.

– Именно. Какие еще нужны доказательства, что любой человек, которому есть что скрывать, должен расценивать гаджеты как угрозу? В опасности все. Информация о нас постоянно продается лишь из-за нашей потребности в потреблении. Мы все сейчас как саранча. Но это лишь верхушка айсберга. Цифровые отпечатки пальцев содержат информацию не только о том, что мы покупаем, но и что продаем. Они чертовы индикаторы. Нелепо, Сесилия, что тебе нужно увидеть это все воочию, чтобы поверить.

– Мне все равно. – Я спрыгиваю со стола. – Но, должна признать, что это идеальное оправдание. «Я тайный агент», бла-бла-бла. Ужин в холодильнике. Я иду спать.

Моему отступлению мешает холодок в его тоне.

– Ты, мать твою, ужасно легкомысленна к тому, что имеет значение для нас с Домом. А мы снова и снова в мельчайших подробностях тебе все объясняем. И если считаешь меня гребаным шизофреником, если отказываешься верить в то, во что верю я, то какого черта ты тут постоянно торчишь?

Я глотаю комок в горле от жесткости его голоса.

– Дело не в том, что я тебе не верю, просто…

– Ты так тонко намекнула, что считаешь меня чертовым идиотом. Знаешь, что произойдет, если я прав? – Его голос дрожит от гнева. – Знаешь, что бывает с плененными птицами?

Никогда не видела его таким злым и не могу гордиться тем, что вообще устроила эту ссору.

Нервы у меня ни к черту, я выставляю вперед руки.

– Шон, я считаю тебя замечательным человеком, но…

– Я не шизофреник, черт тебя подери, Сесилия. Доминик тоже подчиняется этим правилам. Его ты тоже считаешь глупцом? А Тайлер? И он глупец? Ты давно включала чертовы новости? Сколько тебе нужно увидеть, чтобы поверить?!

– Нет, я просто…

– Все мои поступки имеют под собой основу. Я снова и снова объяснял тебе. Что я сделал сегодня равносильно и важно тому, что я сделал вчера, и за день до этого.

– Шон. – Я делаю шаг к нему, сожалея о злости в его глазах, которая впервые направлена на меня. Шон скрещивает на груди руки, мешая мне приблизиться к нему.

– Просто… я полдня для тебя готовила. Ты хотя бы мог искренне извиниться.

– Ах, так все дело в ужине, который я пропустил? – Шон разворачивается, резко распахивает холодильник и вытаскивает тарелку. Он срывает фольгу, выхватывает из ящика вилку и засовывает мясо в рот. – Балдеж. Ты счастлива?

У меня в глазах скапливаются слезы, когда он кидает тарелку через всю кухню и она разбивается в раковине.

Именно сейчас я понимаю, насколько слабые у меня доводы. Шон смотрит на меня и разочарованно качает головой.

– А я-то думал, ты в меня веришь. Ты научилась врать.

– Ты же знаешь, что верю. – Я шагаю к нему, но Шон уворачивается от моей руки и пригвождает суровым взглядом. На лице у него видна решимость.

– Если мы и дальше будем ругаться из-за доверия, то, наверное, лучше снять его с обсуждения.

– Что? – Всем телом чувствую, как бьет по мне каждое его слово. Чувствую резкий удар даже до кончиков ногтей со свежим педикюром.

– Мы. Надо подумать. Нам лучше прекратить.

– Ты хочешь расстаться? – Глаза мигом наполняются слезами, и в эту минуту я понимаю, как сильно его люблю.

Шон бросает меня, потому что я закатила сцену.

Сейчас его намерения оправданы. Я зашла слишком далеко, оскорбила его и не могу повернуть время вспять. Крыть мне нечем.

– Да, я хочу расстаться. – Он смотрит на меня со своего места, и тон его безжалостен.

– Н-н-не делай этого, не надо, я разозлилась.

– Не важно. Злость не оправдание. Мне не нужен рядом человек, который не верит в меня и мои деяния. С тобой я все поставил на карту, и теперь мне ясно, что ты слишком юна.

– Нет, Шон, нет. Ты же знаешь, что я… я тебе верю.

– Нет, не веришь, – рычит он. – Веришь, но не той верой. Иди домой, Сесилия. Все кончено.

– Я не пытаюсь манипулировать тобой, Шон, или умалять важность твоих теорий! Я просто испугалась! Я не знала, вдруг с тобой что-то случилось! – По щекам бегут жгучие слезы, а Шон стоит в метре от меня, но кажется, будто нас разделяет океан. – Ты в последнее время был отчужденным, и я п-просто скучаю по тебе… Пожалуйста, возьми свои слова назад.

Шон с безучастным лицом хватает со столешницы пиво и опрокидывает его в себя. Он от меня отгородился.

Я отказываюсь верить, что все кончено. Между нами столько всего. И я зря все это время не признавалась в своих чувствах. С ужасом думая, что, возможно, это мой первый и последний раз, я выворачиваю душу наизнанку.

– Я тебя люблю, – шепчу я сквозь пелену слез. – И вовсе не считаю безумцем. Я расстроилась, что просидела здесь несколько часов, фантазируя, как признаюсь тебе в любви, а вместо этого разозлилась и наговорила глупостей. Я в‐верю тебе. Верю в то, чем ты занимаешься. Я считаю тебя потрясающим человеком.