26-го возобновился бой, тяжесть которого всецело пала на отряд генерал-лейтенанта Ренненкампфа, так как остальные части всего левого крыла, вопреки основной диспозиции, на второй день, то есть 24-го, имели дневку и подошли к реке лишь вечером 26-го.

После упорного боя, длившегося целый день, бригада генерал-майора Петерева и Черноярский полк овладели целым рядом сопок, но взять обратно командующую высоту не смогли.

Особенно тяжелое было положение 26-й артиллерийской бригады, вынужденной стать на позицию сравнительно открыто, и бригада понесла большие потери – из 12 офицеров из строя выбыло восемь – два убитыми и шесть ранеными. В числе убитых был и временно командовавший батареей штабс-капитан Лепешинский, принявший батарею от заболевшего тифом в д. Импань полковника Кучина и сразу заявивший себя смелым и энергичным командиром. В то время как другие батареи, особенно 5-я и 8-я, преодолевали большие перевалы лишь с помощью пехоты, иногда совсем выпрягая лошадей, штабс-капитан Лепешинский проводил свою батарею самостоятельно в конном строю.

Доблестный командир бригады генерал-майор Эрис Хан Алиев, стоя на самом опасном месте, личным примером ободрял артиллеристов и сам руководил огнем бригады.

Когда бой затих и окончательно стемнело, мы смогли исправить расположение артиллерии и надлежащим образом укрыть ее. Ночь прошла спокойно.

На рассвете бой возобновился. Японцы, получавшие все время подкрепления, перешли в энергичное наступление против расположения Черноярского полка. Прибывший на поле сражения командир 3-го сибирского корпуса поддержал меня, прислав в мое распоряжение 22-й Восточно-Сибирский стрелковый полк[176] под командой полковника Кукурана.

После первой же на него атаки полковник Кукуран донес: «Атаку отбил, потерял половину полка. Настоятельно прошу меня поддержать».

На это донесение я ответил: «Бой только начался, мы еще точно не определили силы противника, а вы уже просите поддержки. Ввиду ограниченного резерва, подкрепление вас считаю преждевременным».

После полудня японцы повторили атаку, которая, несмотря на все их упорство, снова была отбита. И снова поступило донесение от полковника Кукурана: «Вторая атака отбита, но потерял половину полка, держаться больше не могу и буду вынужден отойти, если не получу подкрепление». Такое донесение от кого-либо другого сильно бы меня встревожило, но я хорошо знал полковника Кукурана еще по Могилевскому полку, знал его энергию, распорядительность и был в нем уверен, знал и усвоенный многими командирами прием посылать угрожающие донесения, дабы добиться присылки свежих войск и тем увеличить значение подвига, и потому лаконически отвечал: «Отхода не разрешаю, приказываю позицию удержать». А к этому приказанию приложил частную записочку: «Ну, дорогой мой, мы с вами потеряли две половины полка, теперь попробуем потерять третью; но твердо знаю, что вы ничего не сдадите и не подведете своего старого командира полка». Когда мы с ним встретились после боя и я его благодарил за доблестное поведение полка, он, улыбаясь, только проговорил:

– За что вы так безбожно строги ко мне?

Получив еще в подкрепление 9-й и 10-й Восточно-Сибирские стрелковые полки, мы 28-го перешли в наступление и овладели вторым рядом высот; но перед нами оказалась как бы третья стена, состоявшая из такого же ряда сопок. Главная же вершина Лаутхалаза, атакованная третьим сибирским корпусом, все еще оставалась в руках японцев.

Тогда стало совершенно ясно, что штурмовать сопку бесполезно, и я доложил генерал-лейтенанту Ренненкампфу, что для успеха атаки третьего корпуса необходимо мне хотя бы только с Черноярским полком и приданными мне резервными сибирскими полками и 26-й артиллерийской бригадой перейти по наведенному у д. Уйюнин мосту на левый берег Тай-цзы-хэ, по которому и наступать совместно с конными частями генерал-майоров Самсонова и Любавина в охват правого фланга и тыла японцев, держа общее направление на Бенсиху, овладение которым сразу бы решило бой в нашу пользу. Сам же по себе генерал-майор Любавин со своей бригадой Забайкальской казачьей дивизии,[177] да еще расстрелявший все снаряды бывшей при нем конной батареи, мог лишь охранять наш левый фланг.

Мое предложение было представлено начальнику левого крыла генерал-лейтенанту барону Штакельбергу,[178] который не разрешил переправить пехоту на левый берег Тай-цзы-хэ и приказал продолжить атаки в прежнем направлении, то есть прямо в лоб. Так прошел остаток дня 27-го и все 28-е число. По настоятельной просьбе генерал-майора Самсонова я все же переправил на левый берег Тай-цзы-хэ батальон Черноярского полка под командой подполковника Квинихидзе в поддержку конным частям.

В течение 26-го числа мы медленно продвигались вперед, но решительных результатов не достигли. Войска сильно утомились и понесли довольно значительные потери.

На совещании генерал-лейтенантов Иванова и Ренненкампфа было постановлено произвести общую атаку в ночь с 28-го на 29-е. Начало атаки в два часа ночи.

Накормив людей и дав им отдохнуть, отряд ровно в два часа ночи начал наступление. Но едва мы успели начать движение, как от генерал-лейтенанта Иванова пришло уведомление, что по приказанию барона Штакельберга атаку начать лишь в четыре часа утра. Мы успели приостановить свои части, но вместе с тем порыв был потерян, а когда подошло время к четырем часам, атака была совсем отложена и все усилия наших полков, успевших пройти через небольшую долину, сплошь продольно обстреливаемую японцами частым ружейным и пулеметным огнем, пропали даром, и мы лишь закрепились на новых высотах. В поддержку своим частям я поставил во вторую линию 9-й и 10-й Восточно-Сибирские стрелковые полки. Стало ясно, что решительного успеха мы уже иметь не будем.

С утра 29-го японцы, вероятно получившие свежие подкрепления, стали сами на нас напирать и начали выполнять то, что мне не было разрешено, то есть, атакуя нас с фронта, направили часть пехоты левым берегом Тай-цзы-хэ в обхват моего левого фланга. Положение становилось особенно трудным ввиду того, что генерал-лейтенант Иванов потребовал немедленного возвращения ему 9-го и 10-го Восточно-Сибирских стрелковых полков. Моя просьба об оставлении этих полков хотя бы до наступления темноты не была уважена, и я был вынужден их отпустить.