Присоединив в пути 283-й Бугулинский полк, оставленный на время боев в д. Сон-лунь-ю для наблюдения за Даолинским перевалом, 10-го вечером мы заняли д. Гаолинцзы, выдвинув авангард в д. Белинпузу, на правом берегу р. Тайдзи-хэ, верстах в шести к востоку от д. Уй-Ю-Нин, в которой находился мой штаб во время боев под Бенсиху.

В д. Гаолинцзы мы простояли до последних чисел октября, не тревожимые японцами. В самой деревне стояли штабы генерал-лейтенанта Ренненкампфа и 71-й пехотной дивизии, 282-й Черноярский и 283-й Бугульминский полки, имея два батальона в авангарде в д. Белинпуза, и полк Забайкальской казачьей дивизии. Часть людей была размещена по фанзам, для остальных построили землянки, каждая на взвод, с печами, сложенными из камня. Построили хлебопекарные печи и несколько бань. Но с довольствием людей было трудно: мясо, баранину или свинину, мы доставали легко и выдавали по фунту на человека, но на приварок в большинстве доставали только бобы, которые трудно разваривались, что естественно отражалось на качестве и вкусе пищи. Чумизы первое время совсем не было, гаолянскую крупу доставали, но не всегда. Но по мере того, как мы успели осмотреться и наладить подвоз через дивизионный обоз, пища стала улучшаться, наладилось и чайное довольствие. Уставы Полевой и Внутренней службы строго соблюдались, установился прочный внутренний порядок, отношения с жителями все улучшались. Видя, что мы за все рассчитываемся наличными деньгами, жители стали постепенно все доставлять, и мы не только были сыты, но у нас еще оставались значительные суммы в экономии.

Самым действительным средством для урегулирования раз и навсегда отношений с жителями послужил приказ по дивизии: «Если ко мне или кому-нибудь из других начальников поступит жалоба о самовольном захвате чего-нибудь у жителей, то захватившему приказывалось заплатить ту цену, которую назначит потерпевший, как бы она ни была высока», и так как я строго следил за точным исполнением этого приказа, стало невыгодно брать что-либо, не условившись в цене.

Ближайший к нам отряд генерал-майора Самсонова находился в 14 верстах к северо-западу от нас.

Долина, в которой мы стояли, отличалась удивительной мягкостью воздуха при полном безветрии. Даже при морозе в пять-шесть градусов, при ярком солнце можно было ходить в одних кителях.

За все три недели не происходило никаких боевых действий, так что, покончив с устройством землянок и укреплением позиций, мы приступили к строевым занятиям. Богослужения по воскресеньям, в Царские дни и двунадесятые праздники совершались на открытом воздухе. 21 октября, в день восшествия на престол государя Николая Александровича, был назначен церковный парад. Когда обедня подходила к концу, вдруг раздался орудийный выстрел, за ним другой, и казалось, что совсем близко. Я приказал запросить в авангард – оттуда ответили, что тоже слышат огонь, но недоумевают откуда, так как впереди все тихо. Огонь между тем все усиливался. Не прерывая парада, я приказал дежурной части изготовиться на всякий случай и послал офицера к Самсонову спросить, как у него. Церемониальным маршем прошли не только под звуки музыки, но и такой артиллерийской канонады, будто мы сами вели бой. Около полудня огонь прекратился. Вернувшийся от Самсонова офицер доложил, что там спокойно и где идет бой, неизвестно. Впоследствии оказалось, что канонада происходила на крайнем правом фланге армии, на расстоянии свыше сорока верст от нас, а казалось, что тут непосредственно, такая была чистота и прозрачность воздуха при полном безветрии.

Чтобы разнообразить нашу жизнь, решено было устроить офицерские скачки. Был устроен круг, назначены судьи. Записалось довольно много офицеров Забайкальской казачьей дивизии. На этих скачках взял первый приз состоявший полковым адъютантом 1-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска сотник барон Врангель,[186] ныне главнокомандующий Русской армии.

Из текущей жизни отряда за этот период отмечу еще два эпизода:

а) Вскоре по прибытии в Гаолинцзы я получил письмо от сестры милосердия 2-го отряда Красного Креста, который стоял у северной подошвы перевала, через который мы отошли после сентябрьских боев. Привожу письмо дословно, как оно того заслуживает:

«Ваше превосходительство, может быть Вы найдете неуместным вмешательство в ваши дела, но я считала своим долгом довести до вашего сведения о доблести ваших подчиненных. 1 октября зашел к нам в госпиталь фельдфебель с двумя рядовыми ранеными больными и просил их принять.

– Только не задержите меня сестрица, чтобы я мог догнать свой полк.

Я тотчас же приняла обоих; тогда фельдфебель добавил:

– Ох, сестрица, раз вы такая проворная, может быть, не откажите и мне поправить повязку, она очень ослабла.

По снятии повязки, он оказался простреленным насквозь из бока в бок. Тогда я ему сказала:

– Да вы сами тяжело ранены, вам немыслимо уходить и вы должны сейчас же у нас лечь.

– Нет, сестрица, я не лягу, я прострелен еще в ночь с 28 на 30 сентября, скрыл свое ранение и остался в строю, и теперь прошу только поправить повязку и скорей меня отпустить.

Так и ушел, и лишь от оставленных им людей я узнала, что это фельдфебель 11-й роты 282-го Черноярского полка Красильников – вашей дивизии».

Я сейчас же ей ответил, горячо благодарил за сообщение и что Красильников, уже кавалер Георгиевского креста IV степени, представляется мною к производству в зауряд-прапорщики.

Самое же письмо дал прочесть генерал-лейтенанту Ренненкампфу и затем отослал в Петербург Алексею Сергеевичу Суворину[187] с просьбой о его напечатании в «Новом Времени». Но, к моему великому удивлению, оно так и не появилось в печати. К сожалению, я отослал Суворину письмо в подлиннике, и потому уже не мог обратиться в другую газету; а содержи оно что-нибудь рисующее того же фельдфебеля с неблаговидной стороны – письмо появилось бы сейчас же, и притом на самом видном месте. Таково уже было тогда настроение печати по отношению к запасным, все хорошее замалчивалось, все дурное раздувалось.

б) Примерно через неделю после нашего прибытия в Гаолянцзы ко мне явилась депутация от жителей и спросила, могут ли они вернуть в дома своих жен и дочерей.