К вечеру бой как будто стал затихать и я, не имевший отдыха с утра 27-го, спустился в деревню, чтобы хоть поесть, как вдруг около шести часов вечера японская батарея открыла по нам огонь с тыла. Этот огонь произвел на всех удручающее впечатление. По лицам было видно, как тяжело он переносится. К счастью, у меня в резерве стояла 8-я батарея 26-й артиллерийской бригады. Посланный к полковнику Евтину Генерального штаба капитан Шнабель вскочил на лошадь как был без кителя и, подскакав к нему, доложил от меня:

– От действия батареи зависит судьба отряда, если батарея успеет забить японскую батарею, то мы будем спасены, если нет, то вряд ли удастся удержать войска.

Стоявший наготове полковник Евтин быстро снялся с передков, очень скоро нащупал японскую батарею и открыл по ней частый огонь. Состязание их продолжилось недолго, и через 36 минут японская батарея прекратила огонь и скрылась. Но эти 36 минут показались нам целыми часами. Необходимо было поддержать настроение, но, сознавая, что пока не скажется успех огня нашей батареи, никакими другими средствами помочь нельзя, чтобы хоть чем-нибудь смягчить остроту положения, я позвал своего верного Фому и на глазах у всех стал умываться и менять белье. Но вздохнулось легко, только когда затих артиллерийский огонь.

В восемь часов вечера было получено приказание с полночи начать отход в направлении на д. Ягоу.

Несмотря на то что совершенно стемнело, по всему фронту шла непрерывная перестрелка, временами переходившая в огонь пачками.

Обойти все части и всех оповестить о предстоявшем отходе представлялось не только трудной, но и сопряженной с большой опасностью задачей. Необходимо было поручить ее человеку не только смелому, но и вполне верному. Я выбрал хорунжего Бакшеева,[179] забайкальского казака, командира моего конвоя. Подробно объяснив ему, что требуется, я спросил его, как он исполнит и сколько рассчитывает взять с собой людей. Он скромно ответил:

– Вы меня знаете, к горам я привык, обещаю лично передать каждому из командиров частей ваше приказание; в конвой возьму четырех казаков, и будьте уверены, что все будет исполнено, я сам наблюдаю, чтобы никто не был забыт.

И несомненно, что он все исполнил в точности, потому что к часу ночи все части уже сходились к дороге, ведущей от д. Уй-Ю-Нин на д. Ягоу. Отход с высот был выполнен под прикрытием охранения, оставленного на сопках, которое все время поддерживало оживленный огонь с противником и покинуло высоты лишь с первыми проблесками рассвета.

Несмотря на полную темноту, войска были спокойны, в полном порядке. Отпустив первым 22-й Восточно-Сибирский стрелковый полк и батальон 10-го Восточно-Сибирского стрелкового полка[180] на присоединение к своему корпусу, установил следующий порядок марша: впереди Сретенский резервный батальон, затем три батареи 26-й артиллерийской бригады, два батальона Читинского резервного полка, Черноярский полк с батареей.

Пропустив все части через ущелье у д. Ягоу, один батальон Черноярского полка с батареей оставил у входа в ущелье для принятия оставшихся в охранении частей. Остальные войска расположил на высотах к северу от д. Ягоу, и в таком положении мы оставались весь день 30-го. Бой затих, японцы не наступали. Правее нас, верстах в пяти, стоял арьергард 3-го Сибирского корпуса под командой командира 24-го Восточно-Сибирского стрелкового полка[181] полковника Лечицкого.

Мы с Ренненкампфом сидели на вершине сопки и пили чай с солдатскими сухарями, настолько твердыми, что их нельзя было раскусить или разломить, не размочив в горячем чае. Все было в точности исполнено, все стояли на указанных местах, люди накормлены, раненые вывезены из д. Ягоу на подводах и отправлены в тыл. Один доблестный Бакшеев не вернулся, и я уже считал его погибшим, как вдруг, около 11 часов утра, мы увидали его подходящим к сопке. Он доложил, что заночевал в д. Уй-Ю-Нин с сотней 1-го Аргунского казачьего полка, а теперь пришел доложить, что в эту деревню приползли 21 человек раненых, из коих некоторые тяжело, в живот.

Тотчас же были вызваны охотники для вывоза этих раненых. Первым вызвался сотник князь Долгорукий, который был отправлен со взводом казаков в д. Уй-Ю-Нин. Подвод не было. Легко раненные дошли сами, более тяжело – были посажены верхом; тяжело раненные в живот были положены поперек седел и, поддержанные людьми, хоть и с большими страданиями, но благополучно вывезены до ближайшего передового пункта Красного Креста.

Под вечер пришло приказание продолжать отход и всем возвращаться на места, с которых начали наступление.

В течение дня 30-го были вывезены свыше 500 человек раненых. Остальных, для которых не хватило перевозочных средств, несли на руках, часть – на носилках, большинство же – на шинелях, привязанных к стволам винтовок. Свободные от носки раненые несли по две, а некоторые по три винтовки. В таком виде мы в течение вечера и ночи 30 сентября и утра 1 октября прошли 40 верст через Тунгвалинский перевал до д. Мадзяндян, где и расположили отряд на отдых. Несмотря на трудность переноски раненых, особенно на импровизированных носилках из ружей и шинелей, никто не воркнул, и все до последнего раненого были вынесены и сданы в госпиталя.

У южной подошвы перевала я застал командира состоявшей при дивизии саперной роты, который совместно с саперными частями 3-го Сибирского корпуса успели немного разработать путь через перевал и облегчить переход войск, особенно артиллерии. Командир мне доложил, что при отходе ему не удалось собрать роту, и он точно не знает, где вторая полурота, и выслал конных людей ее разыскивать. Когда же я, пропустив части, спустился к северной подошве перевала, ко мне подошел младший офицер саперной роты и со слезами на глазах доложил:

– У нас большое несчастье, погибла первая полурота, а с нею погиб и наш ротный командир.

Когда же я ему, улыбаясь, ответил:

– Не горюйте, а пошлите кого-нибудь или сами пройдите за перевал, и вы там увидите своего командира, работающего на перевале. – Он не поверил:

– Не шутите, Ваше превосходительство, он в самом деле погиб.

И только когда я его заверил, что не шучу и приказываю ему немедленно отправиться к командиру роты и доложить, где он находится со своей полуротой, прапорщик Шлюпп просиял и бегом направился через перевал.