А что?! Ничего! Отец с матерью там без малого десять лет княжили. Обживусь, далее видно будет.

— Что во Владимире ты делаешь? — прямо вопросила Ирина.

— Сёла спорные у нас с Давидом и Ростиславичами имеются. Вот об них и решать заутре станем.

«Слетелось вороньё чёрное, стоило мужу моему почить!» — Едва скрывала молодая вдова своё негодование.

Быстро раскланявшись, покинула она дом боярина Жидислава.

...Сотворилось всё, как и задумали Святополк с Путятой. Старший сын Ирины, Ярослав, сел на стол в Луцке, к вящему неудовольствию Давида Игоревича, а вскоре отпраздновали в Западной Руси две свадьбы. Евдокию Изяславну выдали за Мешко Польского, Анастасию же сочетали браком со старшим сыном Всеслава, князя Полоцкого. Рекой лились вино, ол, мёд. Казалось, возвращаются былые, шести- семилетней давности весёлые времена, когда шумели на Волыни пиры и охоты, а жизнь была радостной, сытой и беззаботной.

Но, как и тогда, оставались на Западе Руси недовольные, обделённые, обиженные. И сильнее других недоволен был Рюрик, владетель пограничного с Польшей Перемышля.

ГЛАВА 48

Юному луцкому князю Ярославу Ярополчичу едва стукнуло десять лет. В городском соборе бояре и отроки торжественно посадили его на стол. В горлатной шапке и парчовом кафтане, весь в сверкании нарядных одежд, мальчик-князь целовал крест в том, что обязуется охранять от ворогов вверенную ему Господом волость, что судить и рядить будем по законам и по конам русским, по Русской Правде дедовой и прадедовой.

Тонкий голосок эхом отзывался в стенах собора. Наверху, на хорах, в кафизме[238] царило молчание. Ирина, в чёрном вдовьем платье, в повое на голове, едва сдерживаясь, глотала слёзы. Молодший сын её, Вячеслав, стоял рядом с матерью, насупленный, строгий.

В хоромах княжеских всё было готово к отъезду. Не хотела более Ирина оставаться на Руси, всё здесь напоминало ей о недавних кровавых событиях, о погибшем муже, о своём горьком разочаровании. Вячеслава Ирина брала с собой, о старших же чадах она позаботилась. Дочь выдавала замуж, сына устроила на княжеский стол, окружила его преданными людьми, такими, как мечник Радко, Воикин, Дмитрий. Верные они слуги, многие годы помогали в делах её покойному мужу. Эх, если бы Ярополк их советы слушал, а не матери своей властной!

Гертруда давеча неожиданно объявилась в Луцке. Словно из преисподней выползла, вся укутанная в чёрные одежды, в шубе, хотя уже давно наступила весна. Ходила по терему мрачная, гневная, нерасторопную челядинку со злостью отходила палкой. Ирина заступилась, закрыла собой несчастную. Гертруда замахнулась на неё, но в последний миг опустила руку. Хрипя от ярости, бросила снохе в лицо:

— Что, кукушка, в Саксонию свою собралась?! Детей бросить порешила?!

Такого оскорбления Ирина не выдержала. Вырвала она из рук свекрови палку, что было силы швырнула её на дощатый пол, крикнула гневно:

— Сколько лет прожила ты на свете, а вести себя как подобает не выучилась! Довольно! Испортила, испоганила жизнь и себе, и своим детям! Теперь и внукам желаешь того же? Убирайся! Слышишь! Вон уходи!

Не ожидала Гертруда такого. Завыла громко старая княгиня от обиды, передёрнулось злобой лютой её некогда красивое лицо, вылетела она стрелой из бабинца, крикнула из окна конюху:

— Лошадей готовь! Вборзе! В Туров еду, ко Святополку! Один сын у меня остался!

Уехала, навсегда ушла из жизни Ирининой властная и коварная полька. Створила своё недоброе дело и исчезла, словно не было сё. Одна палка, расколотая от удара о пол, осталась лежать посреди покоя.

Вздохнула тяжело Ирина, положила крест, обняла за плечи плачущую челядинку, стала её успокаивать.

...Мечник Радко явился к ней без спросу сразу после торжества в соборе. Преклонил колена, глянул исподлобья снизу вверх, промолвил:

— Разумею, тяжко тебе. Уезжаешь, забыть хочешь о былом. Бог тебе судья, княгиня Ирина. О сыне твоём позаботимся мы, не дадим его в обиду. Ты о себе помышляй да о молодшеньком своём.

Вымученная улыбка тронула уста женщины.

— Верю тебе, Фёдор. Преданный ты человек, — прошелестели слова.

Забилось, застучало яростно в груди проведчика сердце. Не выдержал он, вскочил, обхватил Ирину за тонкий стан, принялся целовать, яро, пылко. Она отстранялась, отталкивала его, тихонько ударяла в грудь.

— Что ты?! Как смеешь?! Оставь! Грех гворишь! — шептала она, но сопротивление её слабело с каждым мгновением, с каждым его поцелуем.

И вот они уже лежат на широком ложе, оба обнажённые, мерцает на ставнике одинокая свечка, они сливаются друг с другом, поддавшись страсти и неутолённому доселе желанию, забыв обо всём на свете.

— Ты люба мне! — обжигает тишину жаркий шёпот Радко.

Ирина не отвечает, она просто отдаётся ему так, как, наверное, когда-то отдавалась своему покойному мужу, она жаждет испить эту, может, последнюю в своей жизни чашу радости и не думает ни о чём. Ни о том, что было прежде, ни о том, что предстоит потом. Было только здесь и сейчас, остального не существовало для них обоих.

Рано утром она решительно разбудила задремавшего мечника.

— Ну, вот и всё, — грустно объявила женщина. — Спаси тебя Господь! Утешил, отвлёк!

Радко резко вскочил на ноги, натянул рубаху и порты. Попытался обнять её, но натолкнулся на пустоту.

Увернулась Ирина от его рук, промолвила строго:

— То, что мы с тобой сделали — грех!.. Это слабость наша... Не смогли мы... превозмочь себя... свои желания... А надо уметь... их обуздывать! — строго заметила она. — Буду теперь молиться... за спасение наших душ!

Смущённо потупил Радко очи.

— Ты извини, княгиня. Сам не ведаю, как сие вышло.

Она в ответ внезапно рассмеялась, громко и беззаботно, как когда-то смеялась во время давних уже незабываемых ловов в волынской пуще.

Фёдор вздрогнул от неожиданности. Не думал он, что когда-нибудь услышит этот её серебристый завораживающий смех.

— Что было, то было. А теперь уходи, — решительно потребовала Ирина, оборвав неуместную весёлость. — Позову служанок, буду одеваться, краситься. Ты... Никому