class="p1">Розанов 1870 – Розанов Н. П. История московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721–1821). М., 1870. Ч. 3. Кн. 1.

Шаляпин 2002 – Шаляпин С. О. Церковно-пенитенциарная система в России XV–XVIII веков. С. 128–129; он же. О символизме средневековой церковно-пенитенциарной практики // Актуальные проблемы правовой науки. Архангельск, 2002. Вып. 2. С. 59–73.

Шаляпин 2013 – Шаляпин С. О. Церковно-пенитенциарная система в России XV–XVIII веков. Архангельск, 2013.

Chrissidis 2011 – Chrissidis N. A. Crying Their Hearts Out: A Case of Public Penance in the Era of Catherine the Great // Religion and Identity in Russia and the Soviet Union. Bloomington, IN, 2011. P. 107–125.

Kollmann 2006 – Kollmann N. S. Marking the Body in Early Modern Judicial Punishment // Harvard Ukrainian Studies 28. 2006. № 1–4. P. 557–565.

Marasinova 2016 – Marasinova E. Punishment by Penance in 18th-Century Russia: Church Practices in the Service of the Secular State // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. № 17, 2 (Spring). P. 305–332.

Людмила Сукина

ТЮРЬМА, ПЛЕН И СУМА

Пространство христианской благотворительности в Русском государстве XVI–XVII веков

Проблема милосердия или благотворительности как социальной практики сглаживания неравенства и противоречий в обществе уже давно привлекает к себе внимание историков. Значительные успехи в ее исследовании были достигнуты европейской, особенно французской, исторической антропологией. Но и в современной России ее изучение насчитывает уже довольно длительную историю. Достаточно вспомнить успешно реализованную в 2000‐е годы в виде конференций, семинаров и публикаций программу Международного благотворительного фонда имени Д. С. Лихачева «Благотворительность в России как социальный институт: история, становление, развитие». Многие работы, опубликованные в рамках этого проекта, показали, что в Российской империи благотворительные усилия низовой части и средних слоев общества были сосредоточены не на поддержке культурных и образовательных проектов, а на помощи маргинальным группам – заключенным, каторжникам, военнопленным, нищим, пациентам больниц для бедных. Описания этого специфического социального явления мы можем обнаружить и в классической русской литературе XIX века. Там же мы найдем и отсылки к тому, что такая модель массовой благотворительности была связана с практиками повседневного благочестия и имела глубокую традицию. Но вопрос формирования и укоренения этой традиции еще недостаточно исследован. Дошедшие до нас письменные и визуальные источники показывают, что помощь вышеуказанным группам населения приобрела форму некоего единого пространства христианской благотворительности в Русском государстве XVI–XVII веков. И целью этой статьи является реконструкция общих контуров процесса его создания.

Христианская традиция благотворительности в пользу обездоленных социальных групп была усвоена Русью вместе с вероучением, и ее корни обнаруживаются в византийской религиозной культуре. Понятие «благотворение» распространяется в русской книжности посредством славянских переводов Евангелия, богослужебных книг, сочинений Отцов Церкви. Оно встречается в письменных памятниках XII–XV веков: славяно-русских переводах Хроники Георгия Амартола, Жития Варлаама и Иоасафа, в Рязанской кормчей, Толковой палее, Прологе, Пчеле и некоторых других древнерусских сборниках729. Во всех случаях это понятие связано с заботой праведного христианина о душе, с дачей милостыни нищим и подношением даров церковным учреждениям. Известный древнерусский проповедник и писатель Кирилл Туровский (XII век), сочинения которого читались и переписывались на протяжении всего Средневековья, относил нищелюбие к числу добродетельных плодов древа жизни, а милостыню считал видом покаяния, доступным каждому человеку730. Однако сведений о самих фактах благотворительности на Руси до середины XVI века почти не сохранилось (если не принимать в расчет летописные и актовые данные о княжеских пожертвованиях в церкви и монастыри и рассказы житий святых о раздаче праведниками своего имущества нищим). Не определены точно и категории других обездоленных (кроме нищенствующих), помощь которым была сопряжена с представлениями о христианском долге.

Вероятно, такие практики, как и проблемы, с ними связанные, приобрели особую актуальность только в позднем Средневековье, когда к имущим слоям населения добавились служилые люди, купечество, ставшее более многочисленным, и зажиточные городские ремесленники. Об этом свидетельствуют тексты законодательных и нравственно-учительных сборников, связанных с формированием и развитием в Русском государстве середины XVI века институтов царской власти и укреплением религиозного благонравия населения. Это было время создания «предписанного» православия и встраивания его в систему русского самодержавия. Государственной и церковной регламентации подверглись все основные сферы религиозной жизни и культуры. Православный христианин должен был отказаться от греховных поступков и помыслов и придерживаться установленных властью норм благочестивого поведения, в том числе принимать участие в общегосударственных благотворительных «проектах»731. Дополнительную актуальность милостыни в пользу маргинальных групп населения как средству спасения души благотворителя придавало ожидание Конца света и Страшного суда. Оно сообщало особый смысл человеческому бытию в определенные моменты истории (например, в 1560‐х и 1660‐х годах)732.

Одним из ключевых событий этого времени стало проведение Стоглавого церковного собора 1551 года, целью которого была регламентация православного богослужения и благочестия. Три вопроса из ста, заданных на соборе молодым царем Иваном Грозным церковным иерархам, касались реализации благотворительных практик. Это было церковное попечение о нищенствующих монахах и монахинях, государственная и общественная забота о пленных («полоняниках») и призрение нищих и убогих733. На все из этих вопросов собором были даны развернутые ответы. В Стоглаве (Уложении собора 1551 года) детали обсуждения благотворительности в отношении названных социальных групп изложены в 71, 72 и 73‐й главах.

Собор поддержал инициативу царской власти запретить монашествующим скитаться и жить в миру и принудительно устроить их по монастырям: «Что чернецы и черницы по городом и по селом скитаются миру на съблазнъ и многым людем на осуждение и д<у>шамъ на погыбель – и тех черньцовъ и черниць собрати да, переписавъ, розослати по общимъ монастыремъ»734. Содержать их предусматривалось на вклады царя, митрополита и региональных епископов. О старых и больных прежде нищенствовавших монахах и монахинях должны были заботиться настоятели тех обителей, в которые власти их отправят на жительство и под надзор735. Но попечение о «безгрешном» существовании и обеспечении нищенствующего монашества пропитанием и уходом фактически оборачивалось лишением этих людей личной свободы и насильственным удержанием их в определенных монастырях.

Второй проблемной категорией, нуждавшейся в защите, с точки зрения царя и церковного собора, были люди, неволею оказавшиеся в то время в «ордынском» плену, в Царьграде, Крыму, Кафе, Казани, Астрахани. Среди них были как представители знати («бояре и боярыни»), так и простолюдины. Одних из них привозили на Русь выкупившие их иностранные (греческие, турецкие, армянские) купцы и держали под замком (фактически «полоняники», даже прибыв на родину, находились в заключении в частной тюрьме)