– Не бойся, мава, не бойся. Погрохочет и перестанет.

– Что-то долго грохочет…

Водяной поднял голову к небу. В тучах колобродило, вызревала новая молния.

– Что поделаешь. Плыви-ка поглубже, пересиди на дне. И другим вели, чтобы не всплывали пока.

Русалка, глянув печальными опаловыми глазами, нырнула под завесь ряски. Вумурт погрузился в воду по самый нос, из-под белых бровей глядя на тучи. Зажмурился, когда грохнуло снова. Открыл глаза и заметил, что ударило в то же место.

Ещё дым не успел рассеяться, как третья молния угодила ровно в Сердце Озера. Подняла брызги выше прежней, выше молодого прибрежного ивняка и смолкла.

* * *

Сгущались тучи. Ярина издалека прислушалась: дома Обыда? Нет. Пошла, видать, озарень-траву укрывать перед дождём, чтоб не побило… Ярина влетела в избу сама не своя, велела домовому:

– Корка, иди-ка к баннику… Принеси…

Что принести – никак не могла придумать. Всё из головы вылетело.

– Чего принести? – услужливо спросил домовой.

– Да веник, что ли, принеси…

– На что тебе в избе веник? – удивился Коркамурт.

– Надо! Сказала «принеси», так неси! – крикнула Ярина.

Испуганный Корка пошёл к двери. Шаркая лаптями, роняя рябину с волос, обиженно засопел:

– И что нашло на вас? Как мирно жили, как ладно… А тут будто белены объелись обе разом!

Едва дождавшись, пока хлопнет дверь, Ярина открыла сундук. Вытащила Обыдину книгу, раскрыла… Книга, как и ступа, до сих пор упрямилась, никогда не открывалась на нужном месте: что хотела показать, то и показывала. Но, может, сегодня… Может, тут про это яблоко написано, сказано, что с ним сделать?..

Стоя перед сундуком на коленях, Ярина листала страницы, прыгала глазами по строчкам. Перья Сирин… Поминальные дни… Бросилось в глаза то, о чём Обыда ещё в первую осень ей рассказывала: про силу в Лесу, про то, как она во всех Лесных существах разлита – в ком-то капля, в ком-то озеро… Мелькнули строки об улон дунне́[94]. Да что ж за лагырданы?! Всё не то!..

Сквозь шелест страниц Ярина расслышала, как свистит ветер – приближается Обыда. Закрыла книгу, шепнула скорый заговор на удачу и открыла ещё раз. И отпрянула, обомлела, а затем дрожащими руками поднесла книгу к лицу. На ветхой бумаге нарисован был тот самый шарик не шарик, яйцо не яйцо, что так и лежал в подпечье, забытый, с Ярининого детства…

Глаза заскользили по строкам.

«Иглу со смертью своей, полученную от Инмара, Кощей в самом начале времён схоронил в ветвях Луда, не ведая, что вскоре наступит там Хтонь и поселится Керемет. После не было туда Кощею хода, а Керемет нашёл яйцо со схороненною в нём иглою, но ничего не мог с ним сделать, ибо не умертвить ему из Хтони существа Лесного. А если бы сломал он иглу, то и вовсе бы стало невозможно со смертью свести Кощея. А кроме того, игла Кощея не убивает, а делает лишь возможным его со смертью свести. Далее, после иглы, следует Кощея победить, прежде чем…»

Голова закружилась; путались витые фразы, цеплялись одна за другую, будто вьюн. Яйцо со смертью… схоронил в ветвях Луда… Так вот почему ни Обыда, ни Коркамурт ничего не почуяли! Нет в этом яйце ничего от Хтони, здешнее оно, Кощеево, хоть и со страшной начинкой. А Бессмертный ведь то и дело в избу заглядывает, вся изба его духом пропиталась, попробуй тут расслышь яйцо это… Обыда в подпечье ничего не держит, Коркамурт туда не суётся, Ярина спрятала яйцо – да и сама забыла…

Нет, нет, не вспоминать сейчас надо! О другом думать!

«А если бы сломал он иглу…» Выходит, вот она, Кощеева смерть, – в игле? А игла – в яйце, а яйцо – в Ярининых руках…

Ярина метнулась к подпечью, нашарила Кереметов подарок. Слова из книги мелькали перед глазами вперемешку со словами Обыды. «Если бы сломал он иглу…» «Сила во всех Лесных существах разлита…» «Но во всём Лесу её сколько есть, столько есть! А если станет вдруг больше – тут и конец Равновесию»…

Ярина обмерла от жуткой мысли, тёмного озарения. В самом, самом крайнем случае, если уж совсем ничего иного не останется…

Заскрипела околица – вошла во двор Обыда. Ярина захлопнула книгу, сунула яйцо за пазуху и выскочила через окно прочь из избы.

* * *

У Крайней поляны взбрыкнул конь Красного Дня. День положил ладонь на гриву. Тяжёлую ладонь, крепкую, жёсткую, ту, что конь всегда чуял, слушал беспрекословно. Не в этот раз. Вместо того чтобы идти прямо, конь свернул налево и пошёл пугливой иноходью, мотая головой, фыркая, будто оглядываясь, отнекиваясь.

У любого случаются дни, когда не под силу идти обычной дорогой.

День подождал, пока конь отойдёт на версту от Крайней поляны, осторожно повернул, чтобы наискосок, окольным путём добраться до Ближнего леса. Конь послушался, даже радостно пошёл. Звякнул колокольчик, подаренный давным-давно Яриной. Мягко застелилась под копыта трава, заструился по плечам невесть откуда взявшийся дождь. Колокольчик затих, пелена дождя затопила всё кругом, но конь шёл споро, минуя промоины, низко нависшие ветви; шёл так, словно видел сквозь водяную завесу. А затем остановился как вкопанный, и тотчас разошлась пелена. День огляделся. Та же тропа. Те же сосны, и та же птаха выводит рулады у розового ствола. Крайняя поляна.

Снова тронул поводья, веля коню двинуться вперёд. Тот взбрыкнул пуще прежнего, едва не сбросив всадника. И яростно, опасливо, ходко, будто за ним сотня стрел летела, поскакал прочь.

В третий раз сделали круг, Лес сомкнул тропы, завесил ливнем. В третий раз Красный День осадил коня. Оглянулся на сосну, на пригоршни рассыпанной по кочкам брусники – и узнал окоём Крайней поляны.

* * *

Ярина спряталась под приозёрными ивами, сжалась в клубок, подобрав под себя платье. Сырость и холод от земли поднимались по ногам, к груди и выше, к самому горлу, туманили голову.

Шевельнула ледяной рукой, сорвала жимолость, растёрла в пальцах – тонкий, слабый запах. Вспомнилось, как Обыда принесла первой жимолости – дымчатой, будто изморозью покрытой, – после того как встретились с василиском.

Ярина вздрогнула: почудилось, будто коснулась руки шершавая Обыдина ладонь. Тёплая, загрубелая, с такой путаницей линий, что ни Шайтан, ни царевна не разберут. Та ладонь, что и кровь останавливала, и ватрушки протягивала горячие, крохотные, как солнышки, и по спине хлопала, ободряя, когда боялась Ярина ступать в тёмный лес…

Зажмурилась, заволокла всё вокруг тёмной листвяной завесой. Спряталась за нею от Обыды. От страха. От всего Леса. Шальной