– Да, что-то припоминаю, – сказала Рая.

– А я всё так хорошо помню, как будто это было только вчера, – засмеялась Вера. – Я ведь тоже была там, правда за забором, и всё видела. Сейчас, через столько лет это вызывает весёлый смех, а тогда я здорово испугалась. Да и Шурку бык чуть не угробил. Мальчишки дразнили быка, а Шура с ними наравне:

«Бугай – бугай, му-у.

Крест на лбу.

Калачики-ножки

Пошли по дорожке.»

Они кричат, регочут, а бык мычит, рога на них направляет. А Шура, чтобы показать, какая она смелая, и что она ровня пацанам, подобралась к быку ближе всех – дразнит его, рожи корчит. Тут бык как рванёт, и выдернул цепь из земли. И погнался за детворой. Мальчишки врассыпную, а он за Шурой. Они перемахнули через забор, а Шура не успела. Бык её на рога и поднял. Это же хорошо, что всё обошлось, что не порвал её и не покалечил. Пару ссадин и синяков только оставил. Так и швырнул её через забор. Мы тогда маме ничего не сказали, а то она бы Шурке задала трёпку.

– Да, зато другой случай мама ещё долго вспоминала Шуре, – сказала Рая. – Помнишь историю с яблоками?

– Нет, – Вера напрягла память, – что-то не припоминаю.

– Ты, наверное, тогда ещё маленькая была, и просто забыла. Шуре самой тогда было лет восемь. Помнишь ту громадную яблоню, что росла на соседней улице? Мы всё время паслись возле неё, когда яблоки поспевали. Брали камни и швыряли их в самую гущу. Главное потом, успеть своё яблоко схватить, когда упадёт. Вот Шура наша выбрала булыжник покрупнее да потяжелее, чтобы яблоко самое большое сбить, дождалась своей очереди, да как зашвырнёт его вверх. А сама вместе с остальными, раз – и наклонилась носом в землю, чтобы добычу свою не прозевать. Ждёт, а яблоко всё не падает. Зато каменюка упал, да на голову соседскому малышу лет четырёх. Это же хорошо ещё, что не убила. Но голову развалила. Ребёнок кричит, голова вся в крови. Выбежала его мать, чуть в обморок не упала, когда увидела. А Шурка – за своё ничего, и бежать. Забежала куда-то, и не видел никто. Соседка за малыша своего орущего, да к нам домой, к маме. Кричит, ругается, дитё орёт, кровью обливается. В общем, караул. Если бы Шура тогда попалась маме на глаза, не миновать ей расправы и наказания. А так она вернулась уже к ночи, бледная, перепуганная. Мама к тому времени уже поостыла, и ругать сильно не стала. Какой уже смысл?

Вера смеялась от души. Она как представила себе эту картину, так и покатилась от хохота.

– Да, Шура наша весёлая, – сказала она.

– Иногда даже чересчур, – подтвердила Рая.

– Зато есть, что вспомнить. Разве это не весело?

Вера замолчала. Она вспоминала свою родину. Она видела сейчас Широкую улицу, их узенький переулочек – в детстве он казался большим и просторным. Осенью там всегда стояла огромная лужа. Вера вспомнила их дворик, поросший сливами и яблонями, их дом и милую хатёнку. Вера закрыла глаза и почувствовала запах дома, такой родной и зовущий. Там всегда тепло и уютно. Немного тесновато, но так хорошо, что даже кружится голова. Там всегда ждут, всегда утешат и защитят. Дома всё по-другому, как-то всё по-особенному. И запахи, и звуки, и даже зелень деревьев и травы другая, не такая, как везде, не такая как здесь. И птицы поют иначе, и небо другое, и солнце светит ярче и греет ласковее.

Вера глубоко вздохнула. Тоска сковала грудь, сжала горло.

– Я хочу домой, Рая, – сказала она. – Домой, к маме. И чтоб было, как раньше.

– Как раньше уже не будет, – вздохнула Рая. – Даже если мы когда-нибудь и вернёмся домой. Всё изменилось. Да и где он, наш дом? Может, и нет его, разбомбили вместе с остальными.

– Нет, не говори так, – прервала её Вера. – Я буду думать, что наш дом уцелел, стоит на месте. А в нём мама и Шура, ждут нас.

Рая ничего не ответила. Не хотела спорить.

Сёстры не знали, что Харьков и Чугуев освободили ещё год назад, и что их родной дом чудом уцелел от бомбёжек, в числе нескольких других домов. Основная же часть Осиновки была полностью или частично разрушена. Ведь там, сёстры знали, была передовая линия фронта, бои велись почти без перерывов. Люди, освобождённые вместе с городом, возвращались в свои жилища, или туда, где раньше стояли их дома. Женщины, дети и старики постепенно, сообща, своими силами ремонтировали и отстраивали заново дома, чтоб было, куда вернуться с войны их уцелевшим мужьям, отцам, братьям и сёстрам.

Тяжело приходилось людям, но у них уже было главное – свобода. Свобода, которой так не хватало Вере с Юрой, Рае с Владиславом и сотням тысяч других пленных, которые продолжали работать, голодать и умирать в чужой ненавистной стране.

12.

Вера никак не могла успокоиться. Беспокойство и тревога, сковавшие её, не отпускали всю неделю. И, приехав в следующий выходной на свидание к сестре, Вера поняла, почему ей было так тревожно и не по себе все эти дни.

Придя на привычное место, она не встретила там Раю. Подождав около часа, Вера решила разведать обстановку и выяснить, что случилось с Раей, почему она не пришла.

«Неужели её выследили? – думала Вера, пробираясь к баракам. – Но тогда об этом знал бы Владислав. Он должен был прийти и сообщить мне. А может, Раечка заболела, и Владислав сейчас возле неё? Тогда я тем более должна их найти!»

Вера свободно и беспрепятственно шла по территории фабрики. Она удивилась, что никто не встретился ей на пути: ни пленные, ни надзиратели. Проходя мимо какого-то цеха, через открытые ворота она увидела, что внутри пусто.

«Странно, – подумала Вера, – ведь у них не бывало выходных».

Её тревога усилилась. Но, когда Вера вошла в барак, она испугалась ещё сильнее – он был тоже пуст. И второй барак, и третий. Вся фабрика была безлюдна. Ни немцев, ни пленных.

Что произошло? Где все? И где теперь искать Раю?

Вера вернулась на задний двор фабрики, откуда пришла, и выбралась на дорогу. Она прошла до главного входа, в надежде что-нибудь разузнать. Но кругом царило давящее безмолвие. Ни души вокруг. На воротах фабрики висели замки. Вера была в растерянности. Она не знала, что делать.

В километре от ткацкой фабрики начиналось какое-то селение, крайние дома были хорошо видны отсюда. Вера решила сходить туда. Возможно, она