нас высматривать обетованной воды, не раз уже журчавшей в слух нетерпеливого воображения. А мы ко всему тому еще сбились с дороги! Но как за всяким «бдением», говоря языком монастырским, следует «утешение», то и за нашею небольшою мукою наступил, наконец, самый отрадный покой. Мы спустились в одну ложбину, орошаемую ключом чистой и холодной воды, струившейся с горы и стекавшей в нарочно устроенный водоем. Чудное затишье места расположило нас к непродолжительному отдыху. Высокое и развесистое дерево давало нам густую тень, а увлаженная ручьем почва износила прохладу. Утомление положило путников на землю. Мягкий дерн послужил ложем. «Барский» с «Путеводителем» заменили подушку. Переслав друг другу тожественные замечания о красоте места, мы замолкли; и соседний самовар один начал разносить над замирающим слухом свою песнь колыбельную... Спите, дети земли!

Уже было 4 часа. Освеженные и подкрепленные, мы прощались с ласковым приютом. По правилу туристов, требовалось взять с собою что-нибудь на память. А взять было что. Нас окружало золото и серебро.

Потоки соседних высот нанесли в ложбину множество камешков, между коими попадались великолепные куски слюдистого мрамора, блестевшие под лучами солнца всеми цветами радуги. Из всего ископаемого царства разработывается (и то в малом количестве) на Св. Горе один мрамор. А нет сомнения, что недра ее не менее богаты дарами Божьими, чем ее поверхность. Но в них, вероятно, никогда не проникнут смиренные иноки, коим вековые уставы хотя и не возбраняют разного рода промышленность, но и не благоприятствуют особенно ее развитию – в ущерб умному деланию. Поднявшись на высоту хребта, мы продолжали ехать прямо к западу, защищаясь от солнца кто чем мог, всего же более – терпением. Дорога мало-помалу все спускалась к морю. И чем более подавались мы к берегу, тем каменистее становилась почва. Наконец, открылась нам, вдали над самым морем, в устье глубокого удолья, величественная и прекрасная обитель Эсфигменская, приятно поразившая меня своим стройным, чистым и веселым видом, какого не представляют ни одна из виденных мною доселе обителей афонских, ни самая – русская, всех более ревнующая о европейской архитектуре.

Монастырь вытянулся параллелограммом от запада к востоку. Северная сторона его обращена к морю, южная к удолью и горам. Посреди сей последней устроен главный вход в монастырь с ровной и широкой площади. Высокая колокольня над воротами монастыря напомнила мне наши монастыри, преимущественно же – московские. Мы застали в монастыре вечерню. Братия были в соборе. Туда же последовали и мы. Церковь, во имя Вознесения Христова, недавней постройки, украшена во вкусе Святой Горы – пестро, ярко и чересчур румяно, и загромождена нужными и ненужными предметами до того, что кажется тесною. За отсутствием игумена, управлял монастырем один из братий, который и принял нас со всею вежливостью и расторопностью и поставил нас на первые места в церкви. В числе смиренного братства мне указали одного старца, прятавшегося позади правого клироса в тени, коего беглый и косвенный взгляд на нас, при строгой неподвижности лица, показал, что ему не непривычное дело видеть людей. Это был патриарх Анфим, во время минувшей войны занимавший Вселенский престол и не без молвы прошедший трудную эпоху своего вторичного владычества296. Мы прибыли в день его ангела. На вопрос мой у одного из старцев, служил ли Всесвятейший сегодня ради своего праздника, мне сказано было, что он не служит никогда; ибо, как патриарх, должен служить со многими архиереями, коих на Св. Горе трудно собрать воедино. Убеждение ли это самого патриарха или личное мнение говорившего со мною, неизвестно. Великое смирение бывшего первостоятеля православной Церкви не позволяет думать, чтобы он сам избрал такую малопригодную меру для измерения своего достоинства.

По окончании вечерни мы обозрели монастырь, позволяющий замечать в себе две резко отличающиеся части: старую – западную и новую – восточную, выстроенную в весьма недавнее время и еще не оконченную. Посереди восточной стены возводится высокая, и снаружи прекрасная, пятикупольная церковь, выдаваемая то за церковь Всех святых русских, то за храм Преображения, смотря по тому, кажется, к какой народности принадлежит вопрошающий... Церковь эта для монастыря есть чистая роскошь, бесполезная для него даже в том случае, если средства его позволяют подобные издержки, но, конечно, – вредная, если, как слышно, вся будущая перспектива их сводится к одному какому-нибудь новому «авось». В виду сих пяти куполов тяжело было смотреть на послушника – почти босого, одетого чуть не в лохмотья, сопровождавшего меня по монастырю и, к счастью, подобно Адаму, не знавшего наготы своей.

Пользуясь остатком угасавшего уже дня, я посетил пещеру пр. Антония Печерского, недалеко от монастыря высеченную в скале над самым морем. Она тесна и так сыра, что, по-видимому, не могла служить когда-нибудь жилищем человеку, хотя есть в ней явные признаки того. По временам она даже наполняется водою. По крайней мере, так бывает с нею теперь. Выстроенная над нею небольшая церковь отличается русским вкусом и отсутствием стенного иконописания, для коего желается здесь искусный русский художник, и не только искусный, но и ученый, который бы мог изобразить во всеувидение Св. Горе всех русских преподобных или даже всех вообще святых русских, и хотя раз оправдал нас перед светом, доказав, что мы если и грешим в иконописи, то не по неуважению к ее началам, а по более или менее несознаваемому неведению их297. Находящаяся в церкви икона русского письма, представляющая преподобных Антония и Феодосия, передающих один другому чудотворную икону Успения Божией Матери, может быть почитаема задатком будущего учено-технического расписания церкви. Она безукоризненно хороша.

Итак, здесь, в сей пещере, подвизался наш пр<еподобный> Антоний. А доказательство? Известная брошюрка: «Эсфигмено-Вознесенский монастырь на Св. Горе Афонской» (1851. Киев) говорит положительно: «Здесь полагал начало иноческих подвигов пр. Антоний Печерский... Долго ли оставался на Афонской горе и в этой пещере, положительных сведений нет; известно только, что он прибыл сюда и поселился в горной пещере близ монастыря в исходе X века при игумене Феоктисте». Из жития пр. Антония только известно, что он жил в одном из монастырей афонских, а жил ли в Эсфигмене, известие об этом должно быть взято из каких-нибудь других источников. Из каких? За отсутствием игумена, мне не у кого было осведомиться об этом. А знать это весьма хотелось. Если в основе всего лежит одно предание, то следует определить, какого времени и достоинства та запись, в которой в первый раз оно встречается, когда и кем оно в ней усмотрено или отыскано и в