свою десятки тысяч пиастров, а доставляют произведения самые малоценные. Довольно удобная при монастыре пристань привлекает к нему много судов, в бурю ищущих защиты и вместе с тем требующих издержек со стороны монастыря, не вознаграждаемых ничем. Все это вместе представляет картину мало отрадную и возбуждает невольное сочувствие к обители, бывшей некогда славянскою и имевшей возможность не так давно быть снова таковою, но не сделавшейся, к большому сожалению зловещих предсказателей печальной будущности Русика.

* * *

Еще раз мы в море. Чуть отодвинулись от григориатской скалы, как увидели вдали на косогоре белесоватую точку, обвитую многими рядами красных нитей. По мере приближения нашего к ней она стала принимать очертания дома и, наконец, превратилась в монастырь, «зелоудивительный», по Барскому, называемый: Симо́петра (знаменанный камень). Мы остановились в его пристани. Сначала предположено было ехать, не останавливаясь, до Ксиропотама, но потом разочли, что близящаяся ночь заставила бы нас вместо монастыря остаться на ночлег в Дафни, что не казалось совсем удобным. А потому мы и порешили искать приюта на «Камне знамения». Если бы не сие знамение, я, может быть, возвратился бы к своей недоконченной филиппике против святогорского обычая тесниться. Теперь в виду этой ужасной скалы, ознаменованной сперва таинственным явлением звезды, а потом поразительным чудом спасения упавшего с нее в бездну прислужника, я заставляю молчать всякое соображение того или другого расчета. Всякое чудо состоит из двух неравных моментов: самого события и его последствий. В обоих содержится некая тайная сила того же самого свойства, как и Сила, сотворившая чудо. Ковчег Завета содержал в себе памятники чудотворения, и сам чудодействовал... Обитатели Знаменанного Камня всякую ночь находятся под невидимым, историческим, сиянием таинственной звезды, и всякий день чувствуют в сердце своем разрешающийся умилением ужас, который испытывали сотрапезники преподобного ктитора в памятный день чуда. Пусть же они живут и теснятся на своем богоглаголивом камне!

Чуть мы ступили на берег, раздался дикий и оглушительный звук трубы с арсенальной башни, извещавший выспреннюю обитель о прибытии гостей. Надобно было ждать около часа, пока привели бы к нам сверху мулов, а между тем вечерело, почему мы и решились вступить пешие в путь, «жесточайший и многотруднейший паче всех монастырей святогорских», чтобы испытать потом всю сладость «великого страннолюбия», с коим принимают «тамо обитающие иноцы приходящих к ним на поклонение». В верности всего сказанного нашим неподражаемым паломником мы убедились опытно. Вверх мы взбирались около часа. Солнце сначала послало нам из-за горы несколько своих погасающих лучей, оцвечая радугою неугомонный дождь, преследующий нас сегодня с самого утра. Потом наступили сумерки. Гора пахнула на нас тонкою сыростью, могшею иметь неблагоприятные для нас последствия, если бы мы трудом восхода не поддерживали в себе усиленную теплоту. Дорога точно «завращалась наподобие змеи», но была очень удобна. Следившие за нами сверху братия, вышли нам навстречу и приняли нас со всеми почестями. Больной старец-игумен, не имея возможности сам беседовать с нами, поручил нас хлопотливому усердию одного из братий, жившего несколько лет в Москве и научившегося говорить по-русски. Все, в чем нуждались утружденные плоть и кости, нам доставил в избытке ночлег на богознаменанном Камне.

Назавтра мы осматривали обитель во всех подробностях. Здесь только я вполне понял виденное Барским устройство монастырей Св. Павла, Св. Дионисия и Григориева в виде цельных замкнутых зданий «под одним кровом». Симопетрский монастырь доселе сохраняет свое прежнее устройство, тогда как соседи его более или менее постарались высвободиться из-под кровли и образовали посреди себя дворы. Он действительно весь под крышею, из-под которой выставляется только купол церкви. Передать план монастыря едва ли в состоянии будет самый искусный архитектор. Я до сих пор не встречал еще такого лабиринта. Теснота поверхности скалы заставляла строителей монастыря выводить его в высоту. Отчего явилось столько ярусов на различных высотах, не соответствующих одна другой, столько переходов, спусков и подъемов и столько, наконец, висящих над пропастью балконов (которых в одном месте мы насчитали до 7 рядов!). Топограф наш приходил в отчаяние от этой архитектурной путаницы. Отслушав литургию в одном из параклисов обители, мы пошли в собор, который, судя по тесноте места, можно назвать большим. Он менее темен, нежели я ожидал. Весь украшен по стенам иконописью средней руки в роде котломушской, потемневшею и частью попортившейся от времени. При нас местные святогорские иконописцы поправляли ее. Поправку эту, к сожалению, надобно считать совершенною переделкою, т. е. уничтожением всего прежнего и расписанием всего собора вновь. Храм празднует Рождеству Христову. Мы поклонились святыне его. Между св. мощами есть часть св. Предтечи, – часть святых Марии Магдалины, Евдокии, Варвары и Феодоры Александрийской, также мучеников Сергия, Мирона, Трифона, Иакова (персянина) и Павла Исповедника и др.290 Обилие их замечательно. Основание обители относят к XIII веку291, т. е. ко времени, в которое Константинополь, частью угрожаемый пленом, частью плененный, раздавал свои сокровища во все стороны. Рука (точнее – по Барскому – кость лакотная от руки) св. великомученицы Варвары, обретающаяся здесь, не дает повода усомниться в известном сказании о принесении ее из Греции в Польшу при митрополите Петре Могиле, ибо и та, и другая рука могли быть только различные части одной и той же руки великомученицы292.

В библиотеке монастырской есть около 200 рукописей, из коих почти половина писаны на коже. Все они принадлежат к разряду книг богослужебных. Большую часть их я пересмотрел. Заметив мое любопытство, показывавшие мне умственную сокровищницу отцы сочли нужным рассказать, как один «франк» достал как-то в старые времена из их обители книгу и потом похвалился на весь свет, что неграмотные иноки отдали ему за бесценок вещь, стоившую сотни тысяч пиастров! Слово франк тут заменяло алгебраический Х. Цель подобного рассказа была очевидна; и я поспешил кончить обзор (незамечательных вообще) книг к общему удовольствию гостей и хозяев. Ибо уже несколько раз среди трапезы умственной возвещалась готовою трапеза чувственная, а кроме того, заботливо поставляем был на вид и вред от пыльного воздуха библиотечного. Еще большая заботливость высказывалась относительно неба, которое хотя представлялось со всеми признаками установившейся погоды, но, как небо, не могло дать никакого в том ручательства осязательного... Когда ни один из этих маневров не удался, мне объявлено было без церемоний, что меня «ждут кушать». Я оставил библиотеку. Ни одной славянской рукописи я не видел в ней. Едва ли, потому, справедливо, что обитель была некогда славянскою. Я отыскал заброшенный древний помянник монастыря и в нем тоже не нашел ни