Одежда – один из самых простых способов «кодирования» места. По мере того как 90‐е годы уходят в прошлое, спортивный костюм перестает быть частью фрейма публичного пространства: появление в нем на центральной улице города, скорее всего, приведет к нежелательной для его носителя категоризации («быдло вышло в город»). Хотя в отдельных дворах и районах спортивная униформа все еще весьма распространена, это, скорее, свидетельство того, что подобные дворы и районы воспринимаются их обитателями как не вполне публичные территории. С другой стороны, спортивный костюм не стал инструментом чисто функционального кодирования – он не был заточен в спортзалы и фитнес-центры, не ассоциируется исключительно с занятиями спортом. Культурная биография спортивного костюма в России еще ждет своего исследователя, пока же сама эта форма одежды оттеснена в зону полуприватного мира. Соответственно, спортивный костюм сегодня – такая же полупубличная униформа, как купе поезда – полупубличное пространство. Чем, видимо, объясняется их избирательное сродство.

Приведенный пример – это, конечно, шутка. Но иногда шутка – не самый плохой способ сформулировать гипотезу. Как реквизит маркирует взаимодействие пассажиров и как вовлечен в драматургию вагонной коммуникации? Чтобы ответить на этот вопрос сначала нужно создать детальное описание устойчивых и воспроизводимых паттернов интеракции, понять, как производятся и поддерживаются границы между полуприватными и публичными (например, вагон-ресторан) зонами, каковы ролевые диспозиции взаимодействующих, как «считывается» спортивный костюм остальными «актерами», есть ли взаимосвязь между типом взаимодействия (коллективные возлияния vs. индивидуальное чтение) и используемым реквизитом.

Для фрейм-аналитика нет неинтересных мест и неинтересных взаимодействий. К примеру, каким образом организация пространства и материальной оснастки избирательных участков в восточной Хорватии заставляет некоторых избирателей изменить свое исходное решение – голосовать за кандидатов от национальных меньшинств [Вахштайн 2011b]? Если избирательный участок в западной Боснии организован в здании, бывшем еще недавно тюрьмой для военнопленных и гражданского населения, как это отражается на механике взаимодействия? Как превращение нескольких наиболее престижных московских кладбищ в публичные зоны – с вайфаем, кафе и музыкой – сказывается на категоризации, «считывании» этих пространств посетителями [Кучерявая 2016]? Как имплицитные и эксплицитные сообщения, вписанные в пространство московского ВВЦ, связаны с траекториями перемещения и формами взаимодействия его посетителей [Пузанов, Степанцов 2014]? Или – как в случае приводимого ниже исследования – что позволяет посетителям фестиваля современного искусства и архитектуры категоризовать, «считать» и распознать некоторый объект именно в качестве произведения искусства, а не функциональной постройки?

Фестиваль ландшафтных объектов «Архстояние» представляет собой совокупность произведений современного искусства, расположенных на площади в 120 гектаров в районе деревни Никола-Ленивец (Калужская область, берег реки Угры). Посетителям, живущим в кемпингах на территории парка, предлагается самим отделить арт-объекты от вполне функциональных построек – вроде сараев, домов художников или старой деревенской церкви. Сделать это не всегда просто. К примеру, арт-объект за авторством Оскара Мадеры под названием «Функциональное мычание» представляет собой хорошо узнаваемый дачный сарай. Но только с двумя крышами. Вторая крыша – идентичная и симметричная первой – призвана добавить объекту абсурдной избыточности. По мысли автора, «две абсолютно одинаковые крыши делают объект не совсем сараем, но при этом не делают ни домом, ничем другим». Дисфункциональное удвоение вполне функционального архитектурного элемента призвано «проблематизировать» и «остраннить» привычную утилитарную постройку.

Однако никакого «остраннения» не происходит. Посетители не распознают объект именно как арт-объект – днем они заходят сюда, чтобы припарковать велосипед (на случай дождя) или в поиске инструментов (если сломался колышек от палатки). На вопрос «Зачем сараю вторая крыша?» либо безразлично пожимают плечами, либо авторитетно придумывают функциональное объяснение («…в деревнях так часто делают чтобы сено сушить»). Ночью, когда загорается подсветка, и становится понятно, что сарай – не вполне сарай, посетители стараются обходить «Функциональное мычание» стороной.

На «Архстоянии» гофмановский вопрос «Что здесь происходит?» редко задается в эксплицитной форме. В отличие от другого вопроса, регулярно звучащего на просторах Никола-Ленивца: «Что это такое?!» Столкновение с произведениями современного искусства требует категоризации и «профайлинга» непонятных декораций. Определение контекста взаимодействия здесь напрямую зависит от «считывания» объекта: если это сарай, то в нем можно оставить велосипед, если произведение искусства – с ним нужно сфотографироваться.

В исследовании П. Степанцова предложена любопытная система различений для описания такой «непрозрачности» [Степанцов 2017]. Первая ось – семантическая. Она связана с ответом на вопросы: «Что это?», «О чем это?», «Зачем это?» Семантика арт-объекта может фиксироваться на поясняющей табличке, описании в специальном путеводителе или во взаимодействии самих участников, которые каким-то образом нарративизируют объект, приписывают ему смысл (иногда прямо противоположный тому, который «вложил в него» художник). Вторая ось – прагматическая. Прагматика объекта – это способы обращения с ним, не приписанные ему (аскриптивные) смыслы, а вписанные в него (инскриптивные) действия. Это «как», а не «что» объекта.

Кирилл Баир и Дарья Лисицина из останков домашней мебели соорудили гостиницу на «13 индивидуальных и 6 семейных шкафов» (капсульный отель «Ваш шкаф» группы художников бюро «Архитектурные Находки»). Тема из фильма «Пятый элемент» заиграла новыми красками – в «архитектуре абсурда» воплотилась вырванная из урбанистического контекста и перенесенная на деревенские просторы репрезентация городской тесноты. Здесь и экологическая проблематика, и насмешка над образом жизни в современном мегаполисе, и отсылка к футуристическим японским отелям «на одно тело». Но – как показывает анализ нескольких десятков подслушанных разговоров – для посетителей это, прежде всего, «отель». В него можно заселиться. В нем можно переночевать. (Именно в нем ночевала наша исследовательская группа.) Оригинальность художественного решения не препятствует профайлингу и категоризации объекта. Семантически «Ваш шкаф» – не шкаф, а достойная замена палатке на кемпинге.

Набор устойчивых взаимодействий с произведением включает в себя открывание и закрывание дверей, перемещение элементов, временное «заселение» в комнаты в процессе импровизированных экскурсий, игры в прятки, гораздо реже – фотографирование. Прагматически объект так же хорошо считывается, как и семантически.

Напротив, «Гиперболоидная градирня» Николая Полисского – это «черный ящик».

Ни один из посетителей не смог объяснить другому, что это за объект. Наиболее типичный диалог возле «Градирни»:

– Очень круто!

– А что это?