– эти значения непрерывно изменяются в процессе их социального использования [Blumer 1969: 321].

Отталкиваясь от этих аксиом, Блумер развивает собственную концептуализацию социальной жизни – концептуализацию, в которой на удивление мало места отведено специфике именно городских взаимодействий. Возможно, отцу-основателю символического интеракционизма было важно показать, что созданная им теория – куда шире узкого «эмпирицистского» взгляда его предшественников в Чикаго (прежде всего, конечно, Р. Парка и Л. Уирта) и не фиксирована ни на каком конкретном объекте. Современные же апологеты чикагской школы связали работы «первых чикагцев» и «их наследников» – так, как если бы символический интеракционизм был органичным продолжением городских исследований отцов-основателей Чикагской школы [Jacobsen, Antoft, Jørgensen 2014].

Для исследователя-интеракциониста не существует контекста взаимодействия вне представлений взаимодействующих об этом контексте, вне их определений ситуации. Эта аксиоматика нашла свое наиболее полное воплощение в работах Ансельма Стросса, посвященных исследованию «контекстов осознания» (awareness contexts) и «переговорных контекстов» (negotiation contexts) [Glazer, Strauss 1972]. По мысли Стросса, люди в повседневном мире непрерывно осуществляют коммуникативную «пристройку» друг к другу, а потому их определения ситуации согласуются между собой, приводятся к общему знаменателю подобным имплицитным обсуждением. Таково интеракционистское видение проблемы контекстуальности.

Но насколько оно характерно для работ Гофмана?

Неудовлетворенность понятием «определения ситуации» и интеракционистским видением повседневного взаимодействия становится особенно заметной в зрелых работах Гофмана. Критикой этого концепта открывается «Анализ фреймов». По утверждению Гофмана, теорема Уильяма Томаса («Если люди определяют ситуации как реальные, они реальны по своим последствиям») дает начало ошибочной вере социолога в «конструируемость» социальной реальности. Замешанная на вере и традиции, теорема Томаса является скорее аксиомой, нежели теоремой. Ее невозможно опровергнуть, но ей можно противопоставить иное видение контекстуальности повседневного мира:

Позднее в интервью Дж. Верховену Гофман добавит:

Участники взаимодействия не создают определений ситуации. Они лишь распознают их и поддерживают совместными усилиями [Батыгин 2002: 61]. Соответственно, необходим иной концепт; понятия «ситуации» и «определения ситуации», укорененные в Чикагской традиции, не дают представления о жестких рамках взаимодействия и его автономных контекстах. Именно в поисках такой концептуализации Гофман (в середине 60‐х годов) отходит от символического интеракционизма и обращается к кибернетической теории коммуникации Г. Бейтсона. Сохранив, впрочем, понятие интеракции в качестве одного из концептов первой орбиты.

Итак, город для фрейм-аналитика – это совокупность повседневных взаимодействий в более или менее жестких пространственно-временных рамках. На первой орбите концептуализации остаются индивиды, взаимодействия и контексты. Индивиды разделяют общие системы различений – когнитивные схемы, – позволяющие им одинаковым образом отвечать на вопрос «Что здесь происходит?» применительно к взаимодействию («происходит») и месту («здесь»). Места – суть пространственные проекции взаимодействий; их границы заданы устойчивой и воспроизводимой формой интеракции (а потому в них могут быть различены «авансцены», «мизансцены», «кулисы»). Взаимодействия предполагают обмен сообщениями в контекстах, которые сами являются сообщениями о сообщениях. Таким образом, сообщения могут быть имплицитными и эксплицитными, коммуникативными и метакоммуникативными, вписанными в материальную оснастку взаимодействий (реквизит / декорации) или производимыми ad hoc. Контексты – жесткими или гибкими, привязанными к конкретному типу мест (похороны) или не имеющими однозначной пространственной локализации (игра в карты). Само взаимодействие может быть сфокусированным и несфокусированным, предполагающим большую или меньшую вовлеченность индивидов. Индивиды будут различаться, прежде всего, по тем ролям, которые они играют во взаимодействии, и тем категориям, к которым их будут относить другие взаимодействующие.

Этого наброска уже достаточно, чтобы перейти к прикладной концептуализации для эмпирического исследования (вроде того, что мы описали выше на примере торгового центра «Охотный ряд»). Отправной точкой такого исследования может послужить конкретное место, размеченное и коммуникативно маркированное (аэропорт [Корбут 2015], зал суда [Maynard 2000], университетская библиотека [Crabtree 2000], избирательный участок [Вахштайн 2011b]), устойчивый и воспроизводимый паттерн взаимодействия (лекция [Гофман 2007], клиническое обследование [Tannen, Wallat 1987], митинг [Агапов 2013], поездка в трамвае [Смолькин 2014]), а также реквизит [Кловайт 2015] и декорации [Степанцов 2017] или шире – некоторое метакоммуникативное сообщение (к примеру, в упомянутом выше гронингенском эксперименте тестировалось влияние трех таких сигналов: рекламы магазина, граффити и взрыва петард).

Эмпирическое исследование, выполненное в фрейм-аналитической оптике, может прояснить отношение между отдельными дискриминативными концептами применительно к каждому конкретному фрагменту взаимодействия.

Поезд дальнего следования – очень специфический фрейм коммуникации. Правила поведения здесь близки к правилам поведения в коммунальной квартире, но существенно от них отличаются. Объединяет их то, что в обоих случаях мы имеем дело с «полупубличным» пространством – пространством, которое не является ни публичным (улица), ни приватным (квартира) в полном смысле слова. Ключевое же отличие состоит в «практиках инхабитации», тех множественных незаметных действиях, которые совершают обитатели для временного присвоения и обживания занятой территории. (Например, протирание влажными салфетками некоторых поверхностей в купе, затыкание щелей в раме невостребованной частью постельного комплекта, расстилание салфетки на столе, раскладка постельного белья на полке как знак того, что она с этого момента перестает быть общественным пространством и т. д.). Поведение в купе поезда дальнего следования ритуализировано и регламентировано: есть распространенные способы вступления в коммуникацию (предложение присоединиться к трапезе) и допустимые возможности ее избегания (которых у обитателей верхних полок всегда больше). В отличие от купе, пространство плацкартного вагона требует куда больших «инвестиций» для поддержания фрейма полуприватного взаимодействия.