Распознаваемость делает место прозрачным, т. е. читаемым. Прозрачность места – достижимая характеристика. Непрозрачность (нечитаемость, нераспознаваемость места как метакоммуникативного сообщения) приводит к мисфреймингу (приостановке «текущих настроек поведения»). Напротив, читаемость места делает действие в нем непроблематичным, инструментальным. Теоретики «практического чувства» места и сторонники концептуализации места-как-локала [Гидденс 2003] зачастую забывают, что метакоммуникативные сообщения являются сообщениями с приставкой «мета» – по сути, речь идет о фреймах как символических структурах, пронизывающих повседневный мир, который лишь благодаря присутствию такого неповседневного измерения становится читаемым. Именно поэтому метакоммуникативные сообщения относительно легко формализовать, представить в виде набора «кодов».

«Коды» инструментального действия:

1. Пользователь достает карточку в процессе подхода к банкомату.

2. Пользователь стоит, опираясь на одну ногу («расслабленная поза»).

3. Дистанция близкая, не более 50 см.

4. Пользователь подносит руку к щели за секунду до того, как банкомат выдаст деньги.

5. Смотрит на чек, уже сделав шаг от банкомата.

6. Пользователь осуществляет мониторинг места короткими беглыми взглядами направо и налево.

7. Пользователь не меняет дистанции в процессе взаимодействия с банкоматом.

8. По окончании взаимодействия пользователь убирает кошелек быстрым движением после или в процессе отхода от банкомата.

Коды «неинструментального» действия:

1. Дистанция более 50 см (пользователь взаимодействует со «всем банкоматом в целом»).

2. Прежде чем нажать кнопку, читает текст на экране.

3. После нажатия каждой кнопки отводит руку (принятие решения).

4. Кнопки нажимает через паузы.

5. В ходе взаимодействия меняет дистанцию – приближается и отдаляется.

6. Мониторинг места осуществляется в более широком диапазоне и занимает больше времени (долгие взгляды по сторонам).

7. Взаимодействие неритмично, прерывисто.

Действие человека у банкомата уже несет в себе ответ на вопрос, в каком фрейме оно должно быть прочитано – каждый пользователь одновременно «разговаривает» и с банкоматом, и с потенциальными зрителями. Однако неинструментальные действия делают границы фрейма более подвижными, а архитектуру места менее устойчивой. Например, в случае затяжных неинструментальных действий у людей в очереди возникает сомнение в исправности банкомата, стоящие сзади могут «подойти посмотреть» и очередь стремительно преобразуется в «толпу», которая затем трансформируется в «консилиум» по обсуждению потенциальной неисправности. «Консилиум» (в отличие от «толпы у банкомата») уже устойчивый, читаемый фрейм – прозрачность места восстанавливается за счет трансформации порядка взаимодействия в нем (появляется новый ответ на вопрос «Что здесь происходит?»). Устойчивость дистанции (между пользователем и банкоматом, пользователем и очередью, пользователем и пришедшим вместе с ним) является наблюдаемым коррелятом устойчивости фрейма.

Любопытно, что тенденция к усилению непрозрачности может быть заложена в самом техническом объекте. Банкоматы существенно различаются по степени читаемости. Из 216 кейсов пользования банкоматами «Финсервис», зафиксированными в наблюдении, не менее 140 (!) кейсов включали в себя элементы сбоев, обращений за помощью, задержками, повторением операций и т. п. Это связано, по-видимому, с самой конструкцией банкоматов данного типа, предлагавшей заметно больше функций, нежели «стандартные» банкоматы других банков. В полном смысле слова инструментальными можно назвать лишь действия тех, кто работал в «Охотном ряду», и был владельцем карты данного банка. Действия же посетителей Торгового центра более напоминали эксперимент. Оппозиция «инструментальное действие – экспериментальное действие» связана с параметром «распознаваемости» фрейма (в данном случае центральным элементом фрейма является его технический реквизит – банкомат).

Теперь мы можем зафиксировать проблему, возникающую при соединении двух аналитических инструментов: теории фреймирования как когнитивного процесса (распознавания, категоризации, квалификации, «профайлинга») и кибернетической по своему происхождению теории метакоммуникации. В описанном выше исследовании мы не смогли побороть искушения и оставили на первой орбите концептуализации только «сообщения»: коммуникативные и метакоммуникативные. Человеческие действия в городском пространстве были сведены нами к цепочке сигналов-сообщений, которыми люди обмениваются во взаимодействии. Контексты взаимодействий также были редуцированы к набору коммуникативных и метакоммуникативных сообщений. А как только «сообщения» оказались в привилегированном положении, у нас не осталось ни «мест» (место – это сообщение), ни «действий» (действие – это сообщение), ни их «контекстов» (контексты – это тоже сообщения). Стоило ли критиковать этнометодологов, растворивших все многообразие событий и контекстов городской жизни в рутинных нерефлексивных «практиках» горожан, если мы сами растворили их в «сообщениях»? Теперь вместо плоского и текучего города Этномето-сити у нас на исследовательском мониторе появился собранный из дискретных сообщений (причем принадлежащих разным логическим уровням) город Фреймбург. Но теоретический выигрыш этой замены, мягко говоря, не очевиден.

Дальше – хуже. Коммуникативные и метакоммуникативные сообщения не привязаны к повседневным взаимодействиям. Точнее, повседневность – это только один из логических уровней коммуникации (который Гофман назовет «первичной системой фреймов»). К примеру, бренд города – тоже результат фреймирования: сообщение «Монпелье – здоровый город!» у Чарльза Лэндри подозрительно напоминает сообщение «Это – игра» у выдр Бейтсона. Генеральный план города – такой же фрейм. Он явно представляет собой метакоммуникативное сообщение для планировщиков. Наконец, перед исследователем открываются манящие перспективы изучения фреймов города в нарративах, текстах и документах. А значит, ничего не останавливает социолога от строительства монструозной «лестницы Яакова», по которой – подобно ветхозаветным ангелам – восходят и нисходят сообщения разной природы и организации. (Такую «лестницу», призванную соединить микро- и макроуровень анализа, Г. С. Батыгин назвал «континуумом фреймов» [Батыгин 2002]. Аналогичный ход мы найдем в интерпретативном политическом анализе [Яноу, ван Хульст 2011].). Зафиксируем: это явное и недвусмысленное предательство микросоциологического лагеря, отказ от требования изучать город как совокупность наблюдаемых повседневных феноменов городской жизни. Впрочем, Грегори Бейтсон никогда и не клялся в верности теории повседневности. А его соратникам по когнитивному фронту и вовсе чужда эта проблематика.

Как вернуть фрейм-анализ в лоно микросоциологии? Для начала необходимо отказаться от «тирании сообщений» и перенести акцент на изучение конкретных структурированных контекстов повседневного взаимодействия.