ее идеальное начало, на которое откликается мое внутреннее, природное, животное я.

В комнату вернулся Лакрус.

И свеча зажглась.

* * *

Зеленая трава, трава, что растет вдоль тропы, вдоль этой тропы, она не лучше выжженной пустыни, ничем и не лучше. И выжженная пустыня – ничем не хороша, ничем не плоха. Отчего меня зовут Дима Каноничкин? Мое имя не имеет смысла, даже смысл не имеет значения, а эти здания – я вижу их боковым зрениям – возведены в угоду пустоте.

Мне что-то кричал Лакрус. Кричал, но эти звуки, крик ночной птицы, распадались в прах, рассыпались на атомы, в похоронную землю, выдающую себя за звездную пыль. Вася? Семен? Вапорис? Как теперь меня будут называть? Пустота вместо звуков, выжженная земля на месте имен.

* * *

Пока я ходил вокруг “Антимы”, меня отпустило. Словно процедура миновала стадию апогея, и наркотическое действие анестезии прошло. Исход операции – стопроцентный успех. Теперь я здоров. Наконец-то здоров.

– Твой успех был вопросом времени, – сказал Шигир Рахт. Он сидел на скамейке.

– Для меня это честь, господин Рахт. Я вам благодарен.

Какие красивые слова обосновались в моем словаре! «Честь», «благодарность». Я посмотрел на свое отражение в маленьком прудике с четырьмя утками. Красавец мужчина!

– Костюм хочу.

– Прости?

– Костюм. Не смокинг, а красивый, темно-синий, в полоску. С галстуком, без картинок, строгий. Постричься нормально. А когда начнет расти борода – побриться.

– Хвалю! Я всегда говорил, что опрятность – это как противотуманные фары; она развеивает тьму вокруг нас.

– Да. Великолепно сказано. Благодарю.

– Отведу тебя к своему личному портному. В понедельник. Когда все закончится.

Я посмотрел на Рахта.

– Что закончится?

– Апокалипсис, конечно.

– В понедельник?

– Мы не можем позволить себе затягивать, Дима. Ты не представляешь, что происходит в мире. Необузданные силы захватывают не только умы прирожденных Ригори, но и сеют частицы хаоса в жизни добрых людей.

Я слушал молча. Пытался вспомнить, о чем собирался попросить. А когда голоса одноклассников в голове стали хором твердить про Послание, громко рассмеялся.

– Я что-то смешное сказал? – спросил Рахт.

– Нет. Просто вспомнил об одной нелепице.

– Как я и говорил, мы не вправе затягивать. Сегодня попробуем твои силы на Шаре. А завтра… Завтра ты его погасишь, – Рахт встал. – Раз и навсегда.

* * *

Мы вернулись в его кабинет. Не помню, как его покидал. Но мы снова были здесь. Примерно в таком кабинете и я буду сидеть в будущем. И орать на подчиненных.

– Связываться с Шаром опасно, – сказал Рахт. – Поскольку вы близки, он сможет внушать мысли. Ложные. Демонстрировать нечто, не имеющее отношения к действительности, лишь бы сбить тебя с толку. Но ты верен своим принципам. Ведь так?

– Так.

Я посмотрел в окно. На Шар. На этот грандиозный муравейник, испещренный тысячей отверстий.

– Мы не можем сделать все сразу. Наш покровитель указал, что Шар необходимо ослабить. Один раз ты это сделал. Ночью, когда ходил во сне. Теперь мы сделаем это снова. Если попытаешься погасить Шар сегодня, то, боюсь, случатся неприятные последствия. Пока что просто попробуем.

Мне позвонил Семен. Я взял трубку и вежливо произнес:

– Приветствую, Семен. По какому поводу звонишь?

– Эм… Канон, ты?

– Я.

– Слушай, времени нет. Мы должны снимать Послание. Завтрашнее утро – край, иначе смонтировать не успеем. А лучше – сегодня. Все готовы приехать через час. Ты договорился?

Я посмотрел на Шигира Рахта. Его задумчивый взгляд был направлен вдаль.

– Нет, Семен.

– Просто нет?

– Это место занято.

– Ты что… Сам решил Послание снимать?

– До скорых встреч, Семен. Хорошего вечера.

И нажал отбой.

В общий чатик класса посыпались оскорбления в мой адрес. Посыпались и в личку. Самыми несдержанными оказались Алиса и Иськин, чьи рифмы и каламбуры вышли на новый уровень пошлости. Но я воспринимал это как блеяние овец и с нетерпением ждал, когда начнется прощальное рандеву с Шаром.

* * *

Где-то вдалеке разъехались в стороны двери лифта, и в кабинет вошли несколько человек. Одинаковые люди в одинаковых костюмах. Успешные представители завтрашнего дня.

– Как ты? – спросил Лакрус.

– Великолепно.

– У тебя все получится! Да! Это уж обязательно.

– Не сомневаюсь.

Я будто стоял возле ракеты, готовясь к старту. Только я-то останусь на месте. Погасить Шар – значило изменить мир вокруг. И он действительно изменится. Станет лучше. Взрослее. Безопаснее. Я шагнул к окну. Словно боксер, выходящий на ринг… Нет. Не против брата, оставим эти сантименты. Я выхожу против бездушной сферы, против окаменевшего зла.

– Теперь все то же самое, что со свечой, – тихо сказал Лакрус. – Ощути Шар. Сосредоточься. Направь эмоции, чтобы погасить его. Представь, что ты забираешь его свет.

Мои руки легли на стекло. Стекло… От чего оно меня отделяло? От внешнего, подлинно внешнего мира, того, что был здесь задолго до нас. От истинного рисунка реальности. Из моих пальцев поползли морозные круги и стали с громким хрустом растекаться по окну.

Шар я видел отчетливо. Точно кролик, уловивший дыхание хищника, он вздыбил незримую шерсть и притаился, маленький, одинокий, беззащитный. Я должен был почувствовать Шар, его начало, источник его жизни. Я работал умом и эмоциями расчетливо, скрупулезно, как на математической раскладке у доски. Как и было приказано, я забирал его свет. Шар вступил со мной в неравную борьбу, к которой я был готов.

Сначала затихли автомобильные гудки; мир поглотила тишина. И сама тишина стала иной – не отсутствием звука, а новой, неведомой мне материей; странно преломился свет, и я понял, что пятна перед глазами – единственный реальный объект. Моя кожа перестала чувствовать тепло, я проваливался.

Ровные линии искривлялись, кривые – выравнивались, и с каждой секундой само слово «линия» теряло значение, ибо пространство больше не содержало точек или прямых. Реален был лишь Шар.

И посреди всего этого возникли они. Пробираясь с той стороны, из глубины сущего в анти-пространство проникали исполинские создания, которых я видел однажды.

Окно пошло трещиной, а затем разлетелось вдребезги.

Я не мог понять, что здесь настоящее, а что – нет. И, наверное, меня вовремя оттащили от окна, усадили на стул и принялись обрабатывать раны, ибо несколько осколков попали мне в лицо. Я сидел и дышал тяжело-тяжело. Что-то внутри блокировало радиопомехами бесконечные терабайты важной – я знал это – важной информации. Я отбивал ее бейсбольной битой, я отбивал даже попытки Рахта и Лакруса успокоить меня, вернуть в нормальное состояние, но больше не было нормальных состояний, их не существовало, и сквозь помехи до меня все-таки доносилась одна мысль.

Не моя…