Фотографии не было.

Первую мысль, абсурдную, сразу отбросил: за каким чертом ему?.. Бред!.. Упала, не иначе. Никуда не могла деться.

…Развалив все три ряда книг, он сел на пол и закурил. Есть негатив в конце концов, отпечатаю. А сейчас поставим Гульда. Нет… нет, не это. Бетховен? – нет. Вот: «Партита номер 5» Баха – то, что нужно сейчас. На верхней полке диски стояли неровно.

Юлькина фотография, вынутая из рамки, криво торчала рядом с диском Ашкенази.

15

Через год – или два года прошло? – когда Ян переставлял полку, нашлась и рамка, давно ненужная; вспомнился сам эпизод, долгие поиски и мучительная попытка понять: зачем Яков это сделал?..

Алекс перебрался в Нью-Йорк, устроился в крупную корпорацию. Мечты о собственной компании, о клиенте, который должен был пойти, «как на мормышку», развеялись. Иногда встречали Бориса. Однажды тот позвонил и пригласил их с Юлей на свою лекцию о современной российской эмиграции. Тогда же сообщил, что Алекс опять женился… на своей первой жене. Вечером ехали в какую-то школу на другом конце города, на лекцию.

– Первая – это кто? – спросил Ян.

Юля не знала последовательности жен и подруг Алекса.

Двери школы были закрыты, внутри горело несколько тусклых ламп. То ли лекцию отменили, то ли они что-то перепутали.

На следующий день Борис позвонил: лекцию перенесли на неизвестное время. Был очень огорчен, обещал «заглянуть как-нибудь». И «заглянул» на следующий вечер. Весь какой-то неприкаянный, с осунувшимся лицом, он вручил Юле цветы и страшно сконфузился, когда, развернутые, они начали стремительно ронять лепестки. Засиделся допоздна. Пришел и на следующей неделе (без цветов, к счастью), потом еще… Навязчивых вопросов об эмиграции больше не задавал, историком себя не называл и больше слушал, чем говорил, выгодно отличаясь от самого себя в начале их знакомства.

Только шесть лет прошло – нет, семь?.. – а сколько изменилось! Их клуба – дома Алекса, всех объединявшего, – больше не существовало. С Алексом можно было встретиться в Нью-Йорке. Женился, подтвердил Борис, а жена… как кто? – Галка, вы ж ее видели. Сережка с ними, конечно, но сейчас в колледж собирается поступать, школу оканчивает. «Алекс – вы ж его знаете, – какую-то девчонку… в общем, как обычно. Галке бы махнуть рукой, но она его любила страшно; ну и взбрыкнула: подала на развод. Алекс думал: шутит; а Галина разозлилась и напрочь отказалась от денег – только те, что на Серегу слал, принимала, а так все чеки назад отправляла. Правда, иногда брала от родителей, Женя к ней очень нежно относилась, они вторую жену в упор не видели. Алекс им деньги давал, а папаша Галке отсылал. От денег она отказалась, а не приезжать не могла. Вот и встретились опять – в Нью-Йорке».

Ян вспомнил пьяную женщину на высоком табурете, фразу «рано я с него соскочила», ее приезды и долгое гостевание.

Борис рассказал, что Люсик с женой купили дом с огромной территорией, но очень далеко. Регина стала агентом по продаже недвижимости, и весьма успешным агентом.

– Задумаешь покупать дом – прямо к ней!

Ян закусил сигарету. Да нет; управлюсь как-нибудь. Он спросил о родителях Алекса. Тоже в Нью-Йорке, сообщил Борис, Алекс их перетащил. Но папа в доме престарелых – Альцгеймер, а мать («Женя-Маркс», улыбнулся, вспомнив, Ян) пока ничего, тьфу-тьфу.

– Алекс издал мемуары Мусика, папаши, – добавил Борис.

– Издал книгу?

– Ну как издал – перепечатал, размножил и переплел несколько экземпляров. С фотографиями, письмами… Твердый переплет, все дела. Старик уже не читает, но с книгой не расстается. В общем…

Он стал появляться чаще, сидел с Яном у компьютера, пил чай; подолгу торчал у книжных полок, опираясь на стену, что-то листал, иногда улыбался. Почти не рассказывал о себе. Как-то Ян спросил, как дела с его бизнесом, но лучше бы не спрашивал. Борис мазнул себя большим пальцем по горлу, что уж непонятного. Где-то работал; где-то жил; к себе не приглашал. В нем угадывалась – сам никогда не жаловался – какая-то неустроенность, и здесь, где никто не лез с вопросами, он отдыхал.

Появился интернет. Мир стал пугающе доступным – и намного ближе.

доносился с экрана четкий, сильный, немного задыхающийся голос Гердта. Юля с Яном слушали, боясь перевести дыхание. Долго молчали, потом одновременно посмотрели друг на друга.

– Поедем в Город?

– Конечно! Вот Антошка поступит в колледж – и поедем.

Умер Гердт, и не поехать в Город означало бы нарушить его завещание.

Антоша оканчивал выпускной класс.

Мир оплакивал принцессу Диану. С обложек журналов, из интернета улыбалось ее лицо.

О матери Терезе тоже скорбели, но менее горько: что ж, она свое пожила. Многие называли рождавшихся девочек Дианами; реже Терезами.

Подошла к концу чеченская война. Можно передохнуть и отпраздновать 850-летие Москвы. Хотя и так бы отпраздновали – президент Ельцин любил отмечать, а уж такой праздник и сам Бог велел.

Бог в России занимал все больше места. Обсуждали, не ввести ли Закон Божий в школах, и в юбилейной Москве снова воздвигли храм Христа Спасителя.

Не в Москве – здесь – все чаще слышалась на улицах, в кафе, магазинах русская речь, броуновское движение новых иммигрантов упорядочивалось: отыскивались знакомства, связи. В компании, где работал Ян, появился молодой программист из Челябинска.

Великое переселение народов продолжалось. Бежали люди из Чечни, полусожженной войной, и рассредоточивались где сумели, где получилось. Россия приглашала русских из прибалтийских республик, обещая жилплощадь, работу – места хватит всем… Не в центральных городах, конечно; но разве мала Россия? – однако смотрела косо на узбеков, армян, киргизов, не говоря о лицах кавказской национальности. Понаехали, понимаешь. Гастарбайтеры, чурки, чернож…е.

Кому позволяли обстоятельства, те пробивались в Америку, в Англию, в Израиль, в Ирландию, где зачастую встречали их лица бог знает какой национальности, обретшие право называться по имени страны, принявшей их.

– Ты слышал? – кричал Яков. – Рихтер умер! Рихтер!.. – Громко звучал «Хорошо темперированный клавир».

Максим с Ниной ждали второго ребенка. Событие, такое радостное и естественное, поразило: совсем недавно, кажется, Максим рассказывал о девушке («таких больше нет»), и Ян ни в жизнь бы не догадался, что это Нина, его «сестричка», которую он в глаза не видел до смерти отца. Единокровная сестра, до чего же необычно звучит… Это было в девяносто первом, только что приехал Иосиф, и Максим познакомился с Ниной. Через год появился Гедали, потом еще несколько семей, одна за другой, и каждый раз Яков обзывал его «идьотом».