Подобно многим американцам, Кэрол с воодушевлением следила за событиями в России, начиная с перестройки. Постепенно воодушевление сменилось недоумением; недоумение – разочарованием. Она задавала Юльке пытливые вопросы. Почему, например, эти загадочные русские выбрали первым лидером трезвенника, а вторым – пьяницу? Как Россия, пережившая Большой террор, избрала KGB man? «Unbelievable, – повторяла Кэрол. – Ты историк, Джулия; скажи, как это может быть?»

Как объяснить человеку, всю жизнь живущему в демократической стране, что выборы в Советском Союзе сильно отличались от выборов американских? Бывший историк Джулия могла бы рассказать, что лидеров в ее бывшей стране назначает или выдвигает вся королевская рать из своих же рядов; как на XVII съезде Сталин распорядился сжечь почти триста бюллетеней тайного голосования, которые были поданы против него, но реакция Кэрол (и не только ее) была предсказуема: incredible! С поучительным добавлением: это противозаконно – и следовательно, невозможно. Incredible, в общем.

Намного проще было сослаться на извечную загадку славянской души.

К счастью, Кэрол охотно говорила на другие темы: праздники, прошедшие или грядущие, новый фильм, распродажи, ремонт кафе на первом этаже… На следующей неделе ремонт очень кстати заканчивается, и сотрудники решили там устроить для Кэрол сюрприз по случаю дня рождения.

Наконец Юлька собралась к Асе. В окне горел свет. Занавесок не было. Что за притча?..

На звонок дверь осторожно приоткрыла незнакомая латиноамериканская женщина. Беседа была короткой. Здесь живет она и больше никто. Переехали?..

– No idea, – новая обитательница равнодушно закрыла дверь.

Ян предложил узнать в менеджменте.

…где никто, разумеется, ничего не знал. Юльку грызло чувство вины. Если съехала, то почему не позвонила? Что случилось? И где искать ее?..

Можно быть по уши в работе, при этом следить за новостями в мире и знать, где опять запустили космический корабль, где террористы взорвали метро, какой президент и в какой стране подал в отставку, но – прошляпить исчезновение подруги?.. Да, они с Асей незаметно сблизились, и старое определение «почти подруга», «полуподруга» потеряло актуальность. Ася – друг, подруга. Немногословный и надежный.

– Найдем, – Ян говорил убежденно. – Съездим к ней на работу. Могли сменить квартиру, телефон. Обязательно съездим; только после Сан-Армандо, ладно?

16

Поездки было не избежать: Аде исполнялось семьдесят лет. Ян отказывался лететь один. Юлька стояла перед раскрытым шкафом.

– Не сильно утепляйся, – предупредил Ян, – там почти лето. Ветровки достаточно.

Ветровка в марте?..

Достала сумку, стараясь не думать о предстоящей встрече с женщиной нашего возраста; как будет, так будет.

– Познакомишься наконец с Яковом, – говорил он в самолете.

В аэропорту и состоялось знакомство.

– Яша, знакомься. Это Юля.

Не глядя на нее, Яков тряхнул шевелюрой, буркнул: «А-а, здрассьть… оччн…» Этим и ограничился, протянутую руку не увидел.

– Что курим? – Он крепко обнял племянника.

Ян ласково сжал ей плечо: спокойно, не бери в голову.

За окнами машины проносились колышущиеся пальмы, щедрая зелень и холмы вдалеке. Иногда в поле зрения попадало зеркальце с настороженным карим глазом навыкате; Яков отводил взгляд.

– Мать у себя?

– У меня с утра торчит, готовит.

Ада встретила сына бурными восклицаниями: «Цыпа моя, наконец-то! Приехал, я так ждала, так ждала!..» Высвободившись из объятий, Ян устремился на балкон, где сгорбясь сидел Яков с сигаретой.

С последнего приезда здесь ничего не изменилось. Валялись разбросанные орешки, пивные бутылки; по полу тянулся поливной шланг. Ян убрал его под кусты, споткнувшись о растоптанные тапки, которые точно так же валялись в прошлый раз… Чертов Рип Ван Винкль не давал о себе забыть.

Ада притянула Юльку к груди и быстро отпустила.

– Как же вы решились… Ну, посмотрите наш город. Не столица, конечно; так, городишко вроде Ладисполя. Вы же были в Италии? Как, неужели не были?.. О, какая там красота! Я бы хоть сейчас поехала! Но не могу бросить брата, он так во мне нуждается…

Она разделывала селедку, покачивая головой от сожаления, что Юля не видела Европы («…что вы говорите, даже в Вене не были? – безумно много потеряли!»); помощь отвергла категорически.

– Нет-нет, давайте просто поболтаем, пока мужчины дымят. Поставьте тарелки на стол. Ах нет, возьмите вон те, с цветочками. Праздник есть праздник.

Юлька смотрела, как Ада разделывает селедку, выдирая серебристые блестящие внутренности пальцами с перламутровыми ногтями. Картинка надолго засела в памяти. При слове «Сан-Армандо» в первую очередь она вспоминала не пальмы, не желтые плоды в зелени, а красивые полные женские руки, терзающие рыбью плоть.

И тут селедка, чтоб ей… Во всех домах, где приходилось бывать Яну, на столах неизменно красовалась селедка, хозяйки ласково приговаривали: «Селедочка… с картошечкой…», гости с умилением вторили. Неужели ни у кого сегодняшняя фаворитка не ассоциировалась со ржавой селедкой ГУЛАГа? Поэтизация лагерного рациона отдавала цинизмом.

Юля с любопытством наблюдала за тинейджерами. Поразительно схожие внешне (брат, однако, выглядел старше), Ада с Яковом скорее напоминали пожилых супругов, которые давно выучили друг друга наизусть и были неразлучно спаяны сварливой любовью, в проявлении меньше всего напоминающей любовь.

– Ни о чем его попросить нельзя! – ярилась Ада. – Что ты принес?

– Наршараб и кинзу, – буркнул Яков, – а базилика не было.

– Читать я сама умею! – сестра резко отставила пузатую бутылочку. – Кинза где?!

– Мать, уймись, – устало бросил Ян, – у тебя в руках кинза.

– Петрушка! Ты что, не мог отличить кинзу от петрушки?

– Рядом лежали, спутал, – Яков пожал плечами.

За нужной травкой вызвался поехать Ян. Юлька нырнула в машину.

– Зачем она все это затеяла? – недоумевал Ян. – Мы с Яшей хотели пойти в ресторан. – И добавил, помедлив: – Не обращай внимания, прошу тебя. Когда ее заносит, я вспоминаю стихи.

– Помогает?

– Иногда. Яша просто не берет в голову, а то бы давно взорвался.

Не хотелось говорить Юльке, что не всегда дядька был таким страстотерпцем, а часто срывался, рявкая на мать, и протекало это безобразно, завершаясь громогласной и победоносной ее истерикой, после чего Яков в сердцах взмахивал рукой: «Эт-т-т… дура!»

Ян слышал этот приговор с детства, привыкнув, что мама с Яшей часто кричат. Его восприятие быстро притупилось, и не сразу пришло понимание, почему дядька так одинаково ругал самых разных людей: мать, Аркадия, Гринвалдса. Слова «дурак» и «дура» произносились им с непередаваемым презрением и досадой. В «дураки» могли попасть Ян, Миха, сосед Павел Андреевич, весь ЦК… Дураком, в Яшином понимании, был не тупица и не глупец, а любой, кто не обладал аналитическим умом и принимал первое же, самое банальное, решение за истину в последней инстанции, не утруждая себя поиском другого, более совершенного. Так смышленый парнишка Том Кенти, без пяти минут король Англии, приловчился колоть орехи большой королевской печатью, не задумываясь об ее истинном предназначении.