Потому что когда отрок совсем уж продрог иприготовился сдаться, была ему за долготерпение награда.

В небесном занавесе обнаружилась прореха,отыскала-таки луна ветхое облачко и на несколько мигов осветила озеро – тускло,кое-как, но все же достаточно, чтобы взору наблюдателя открылось жуткоезрелище.

Посреди неширокого пролива, что отделялбольшой остров от малого, Пелагий увидел качающийся меж волн стручок лодки, а вней стоймя черную фигуру в остром куколе. Фигура согнулась, подняла что-тосветлое, мягкое и перевалила через борт.

Послушник вскрикнул, ибо явственно разгляделдве голые, тощие, безвольно болтнувшиеся ноги. Вода сомкнулась над телом, а вследующую секунду сомкнулась и небесная прореха.

Пелагий сам не знал, не померещилась ли емуэтакая чертовщина? И очень просто, от темноты да неверного света.

Но здесь в голову монашку пришла мысль, откоторой он аж вскрикнул.

Подобрал края подрясника, так что забелелиоборки дамских панталон, и рысцой побежал от берега вглубь острова.

Пока бежал, бормотал слова сумбурной, наскоросоставленной молитвы: “Избави, Боже, агнца от зуб волчьих и от муж крови! Давоскреснет Бог, и да расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящиеЕго!”

Вот башмаки застучали по кирпичу мощенойдороги, но легче бежать не стало – земля понемногу поднималась вверх, и чемдальше, тем круче.

У края сосновой рощи, где начиналиськоровинские владения, бегущий перешел на шаг, ибо совсем выбился из сил.

Окна домиков были темны, скорбные духомпациенты спали.

Не столько увидев, сколько угадав над плотнойстеной кустов стеклянную кровлю оранжереи, Пелагий снова побежал

Ворвавшись внутрь, отчаянным, срывающимсяголосом крикнул:

– Алексей Степаныч! Алеша! Тишина.

Заметался меж пышных зарослей, вдыхая разинутымртом дурманные тропические ароматы.

– Алешенька! Отзовись! Это я, Пелагия!

Из угла потянуло холодом. Монашек повернул вту сторону, вглядываясь во мрак.

Сначала под ногами захрустели стеклянныеосколки, а уж потом Пелагий разглядел огромную дыру, проломанную прямо впрозрачной стене оранжереи.

Осел на землю, закрыл руками лицо.

Ох, беда.

“Еще придешь? Ты приходи. А то скоро он менязаберет. Придешь?” Голос Алеши Ленточкина, особенно детская, исполненная робкойнадежды интонация, с которой было произнесено последнее слово, так отчетливозапечатлелись в памяти, так терзали душу теперь, когда ничего уже изменить былонельзя, что Пелагий зажал уши. Не помогло.

Не преступника нужно было выслеживать, абедного Алексея Степановича спасать, быть все время рядом, оберегать,успокаивать. Ведь ясно было (да и в письме Митрофанию прописано), что не отступитсялиходей от своих жертв, домучает их, добьет. Как можно было не разобрать вАлешином лепете мольбу о помощи?

Несколько времени погоревав и показнившисьподобным образом, Пелагий со вздохом поднялся с земли, отряхнул с подолаприставшую стеклянную крошку и двинулся в обратный путь.

Пускай Коровин узнает о пропаже своегопациента утром – от садовника. Нечего тратить время на лишние объяснения, да инеизвестно еще, какую роль играет доктор во всей этой истории. И голову ломатьо произошедшем сейчас тоже незачем, и так уж она чуть не лопается, беднаяголова. Лечь в постель и заснуть, постараться. Утро вечера мудренее.

То вздыхая, то всхлипывая, послушник добрел поночной дороге до города. Пробрался в павильон, чтобы вернуться из мужскогосостояния в женское.

Только снял скуфью и подрясник, только потянулиз саквояжа свернутое платье, как вдруг свершилось невероятное.

Один из громоздких железных шкафов волшебнымобразом отделился от стены и двинулся прямо на Полину Андреевну. Она сидела накорточках, остолбенело глядела снизу вверх на этакое чудо и даже испугатьсятолком не успела.

А пугаться было чего. Автомат заслонил собоюсветлое пятно двери, и госпожа Лисицына увидела – нет, не шкаф, а огромныйсилуэт в черной монашеской рясе.

Прижав руки к рубашке (кроме белья и панталонв этот момент на Полине Андреевне ничего больше не было), она дрожащим голосомпроговорила:

– Я тебя не боюсь! Я знаю, ты не призрак, ачеловек!

И сделала то, на что вряд ли решилась бы, будьона в смиренном монашеском наряде, – распрямилась во весь рост, да на цыпочкипривстала и ударила кошмарное видение кулаком туда, где должно было находитьсялицо, а потом еще и еще.

Кулачок у госпожи Лисицыной был небольшой, нокрепкий и острый, однако удары не произвели никакого действия, Полина Андреевнатолько костяшки оцарапала обо что-то колючее и жесткое.

Гигантские лапищи схватили воительницу заруки, свели их вместе. Одна пятерня зацепила оба тонких запястья, другая снеописуемой ловкостью обмотала их бечевкой.

Обезручев, Полина Андреевна не сдалась – сталалягаться, норовя попасть противнику по коленке, а если получится, то и выше.

Нападавший присел на корточки, причем оказалсяненамного ниже стоявшей дамы, и несколькими быстрыми движениями спутал ейлодыжки и щиколотки. Лисицына хотела отпрянуть, но от невозможности переступитьс ноги на ногу повалилась на пол.

Теперь оставалось только прибегнуть кпоследнему женскому оружию – крику. Пожалуй, и с самого начала так следовалобы, чем кулачками размахивать.

Она раскрыла рот пошире, чтоб позвать напомощь – вдруг по набережной идет дозор мирохранителей или просто поздниепрохожие, но невидимая рука засунула ей между зубов грубую, противно кислую тряпку,а чтоб кляп было не выплюнуть, еще и повязала сверху платком.

Потом муж силы легко приподнял беспомощнуюпленницу, взяв за шею и связанные ноги, будто какую овцу, и кинул нарасстеленную рогожу, которую Полина Андреевна заметила лишь теперь. Хорошоподготовившийся злодей перекатил лежащее тело по полу, одновременно заматываярогожу, и госпожа Лисицына за секунду превратилась из неодетой дамы в какой-тобесформенный тюк.